Он подал ей руку и повел ее через улицу;
толпа, раздосадованная тем, что ее лишают развлечения, напирала сзади, спереди,
со всех сторон; слышались насмешки, советы отправляться лучше в Бедлам. После
минутной кутерьмы в наружном дворике дверь тюрьмы отворилась и тотчас же снова
захлопнулась за вошедшими. В караульне, казавшейся тихим и мирным пристанищем
после уличной сутолоки, горела уже лампа, и ее желтый свет боролся с тюремными
тенями.
— Ну, Джон, — сказал впустивший их сторож. —
Что там случилось?
— Ничего не случилось, отец. Просто эта дама
не знала дороги, а мальчишки приставали к пей. Вы кого хотите повидать,
сударыня?
— Мисс Доррит. Она сейчас здесь?
Молодой человек заметно оживился.
— Да, она здесь. А как прикажете передать, кто
ее спрашивает?
— Миссис Кленнэм.
— Мать мистера Кленнэма?
Она закусила губы, медля с ответом.
— Да. Скажите, что пришла его мать.
— Видите ли, сударыня, — сказал молодой
человек, — семейство смотрителя тюрьмы гостит в деревне, и смотритель
предоставил в распоряжение мисс Доррит одну из своих комнат. Не угодно ли вам
пройти туда, а я схожу за мисс Доррит.
Она молча кивнула головой, и он по боковой
лестнице провел ее в квартиру, расположенную в верхнем этаже. Там он распахнул
перед нею дверь комнаты, в которой было уже почти темно, и удалился. Комната
выходила на тюремный двор, где обитатели Маршалси коротали на разные лады этот
летний вечер: одни слонялись по двору, другие выглядывали из окон, третьи,
наконец, отыскав укромный уголок, прощались с уходившими посетителями. В тюрьме
было душно, жарко; от спертого воздуха кружилась голова; из-за стен смутно
доносился шум вольной жизни, напоминая те бессвязные звуки, которые иногда
слышишь в кошмаре или в бреду. Стоя у окна, она со страхом и изумлением глядела
на тюрьму, словно узница другой тюрьмы, непохожей на эту, — как вдруг тихое
восклицание заставило ее вздрогнуть и оглянуться. Перед ней стояла Крошка
Доррит.
— Миссис Кленнэм, какое счастье! Ваше здоровье
настолько поправилось, что…
Крошка Доррит умолкла, так как лицо,
обращенное к ней, отнюдь не говорило о здоровье или о счастье.
— Здоровье тут ни при чем; я сама не знаю,
какая сила позволила мне прийти сюда. — Нетерпеливым движением она отмахнулась
от этой темы. — У вас находится пакет, который вы должны были передать Артуру,
если за ним не придут до закрытия тюрьмы.
— Да.
— Я пришла за ним.
Крошка Доррит вынула из-за корсажа пакет и
подала ей, но она, взяв пакет, не убрала руки.
— Вы знаете, что в этом пакете?
Испуганная ее присутствием здесь, ее вновь
обретенной способностью двигаться, которую она сама не умела объяснить и в
которой было что-то неестественное, почти фантастическое, как будто вдруг ожила
статуя или картина, Крошка Доррит отвечала.
— Нет.
— Вскройте и прочтите.
Крошка Доррит приняла пакет из протянутой руки
и сломала печать. Внутри было еще два пакета, на одном из них стояло ее имя;
другой миссис Кленнэм взяла себе. Тюремные стены и тюремные здания даже в
полдень загораживали здесь солнечный свет, а в этот час в комнате было так
темно, что читать можно было только у самого окна. К этому окну, за которым
алела полоска закатного неба, и приблизилась Крошка Доррит, чтобы прочесть то,
что лежало в адресованном ей пакете. Первые же строки вызвали у нее возглас
удивления и ужаса, но потом она молча дочитала до конца. Когда, окончив чтение,
она обернулась, ее бывшая госпожа низко склонила перед ней голову.
— Теперь вы знаете, что я сделала.
— Да — кажется; хотя душа у меня так полна
смятения, страха, жалости, что, может быть, я и не все поняла, — дрожащим
голосом отвечала Крошка Доррит.
— Я возвращу вам все, что утаила от вас.
Простите меня. Можете вы меня простить?
— Видит бог, я прощаю вас от всего сердца!
Нет, нет, не целуйте мое платье, не становитесь на колени; вы слишком стары,
чтобы стоять на коленях передо мной. Я и так уже вас простила.
— Я хочу просить вас еще об одном.
— Только не на коленях, — сказала Крошка
Доррит. — Нельзя, чтобы ваша седая голова склонялась передо мной, которая
моложе вас. Умоляю вас, встаньте; позвольте мне помочь вам. — С этими словами
она подняла миссис Кленнэм на ноги и, чуть-чуть отстранясь, посмотрела на нее с
печалью и сожалением.
— Вот моя великая (хотя и не единственная)
просьба к вам, великая мольба, которая, я надеюсь, найдет отклик в вашем добром
и отзывчивом сердце: пока я жива, не рассказывайте Артуру о том, что вы сейчас
узнали. Обдумайте все хорошенько, и если вы придете к мысли, что для его блага
лучше рассказать ему, не откладывая, — расскажите. Но я знаю, вы не придете к
такой мысли; обещайте же, что пощадите меня, пока я жива.
— Мне так тяжело и у меня такой беспорядок в
мыслях, — возразила Крошка Доррит, — что я не могу сейчас твердо ничего
сказать. Если я буду уверена, что мистеру Кленнэму не послужит на благо узнать
об этом…
— Мне известна ваша привязанность к нему, и я
понимаю, что вы прежде всего думаете об его интересах. Так и должно быть. Я
сама этого хочу. Но если бы, взвесив все, вы убедились, что не в ущерб ему
можете избавить меня от этого последнего испытания, — обещаете ли вы поступить
так?
— Обещаю.
— Да благословит вас бог!
Она стояла в тени, и Крошка Доррит видела лишь
безликую темную фигуру; но в голосе, произнесшем эти четыре слова, дрогнуло
что-то, похожее на слезы, хотя казалось, глаза ее так же отвыкли от слез, как
ее недужные ноги от ходьбы.
— Вам может показаться странным, — продолжала
она более твердым голосом, — что мне легче признаться во всем этом вам, перед
которой я виновата, чем сыну той, которая виновата передо мною. Ибо она
виновата — да, виновата! Она не только грешна перед господом богом, но и
виновата передо мной! Из-за нее отец Артура отвернулся от меня. Из-за нее он
боялся и ненавидел меня со дня нашей свадьбы. Я превратила их жизни в пытку — и
это тоже из-за нее. Вы любите Артура (я вижу румянец на вашем лице; пусть это
будет заря счастья для вас обоих!), и вас, верно, удивляет, отчего я не хочу
довериться ему, в чьем сердце не меньше доброты и сострадания, чем в вашем. Не
задавали вы себе этот вопрос?
