— Я твердо знаю, — сказала Крошка Доррит, —
что мистеру Кленнэму можно довериться во всем, потому что его доброта,
благородство и великодушие не имеют границ.
— Я тоже знаю это. И все-таки Артур —
единственный человек на свете, от которого мне хотелось бы скрыть правду, пока
я не покину этот свет. Я твердой и непреклонной рукой направляла его первые
жизненные шаги. Я была строга с ним, зная, что дети должны нести кару за грехи
родителей, а он с рождения отмечен печатью греха. Я стояла между ним и его
отцом, следя, чтобы отец по своей слабости не изнежил его и не помешал бы ему страданиями
и покорностью спасти свою душу. Я узнавала в нем материнские черты, когда он со
страхом глядел на меня из-за своих книжек, и материнскую повадку, когда он
пытался умилостивить меня и тем лишь заставлял быть к нему еще суровее.
Невольное движение ее слушательницы заставило
ее на миг прервать этот поток слов, произносимых глухим, словно доносящимся из
прошлого голосом.
— Ради его же блага. Не для того, чтобы
выместить на нем свою обиду. Ибо что значила я и мои личные чувства по
сравнению с проклятьем небес? И мальчик рос — пусть не праведником божьим
(наследие греха мешало ему), но, во всяком случае, честным, прямым и неизменно
послушным моей воле. Он никогда меня не любил, хотя было время, когда я почти
мечтала об этом — человек слаб, и наши земные страсти порой вступают в борьбу с
заветами, данными свыше, — но он всегда был почтителен и верен тому, что считал
своим сыновним долгом. Да он и сейчас такой же. Чувствуя пустоту в сердце,
которую он не мог себе объяснить, он решил расстаться со мной и идти своей
дорогой; но даже и тут он поступил бережно и с полным уважением. Таковы мои
отношения с Артуром. С вами дело обстоит совсем иначе. Наши отношения не были
ни столь длительными, ни столь глубокими. Сидя за работой в моей комнате, вы
меня побаивались, но думали, что я делаю вам добро. Теперь вы из этого
заблуждения выведены и знаете, что я причинила вам зло. Но если вы не поймете
или ложно истолкуете те чувства и побуждения, которые заставили меня это
сделать, — пусть; только бы не он! Для меня невыносима мысль, что я могу в одно
мгновение пасть с той высоты, на которой всегда стояла в его глазах, и
обратиться в разоблаченную и опозоренную преступницу, заслуживающую лишь
презрения. Я не хочу, чтобы это случилось, пока я еще могу это почувствовать! Я
не хочу знать, что я заживо умерла для него, перестала существовать так же
безвозвратно, как если бы меня сожгла молния или поглотила разверзшаяся земля!
Вся ее гордость, вся сила давно приглушенных
чувств бушевала в ней в эту минуту, пронзая ее невыразимой болью. И та же боль
прозвучала в ее голосе, когда она добавила:
— Вот и вы сейчас содрогаетесь, слушая меня,
словно видите в моих действиях одну жестокость.
Крошке Доррит нечего было возразить. Она
старалась, но не могла скрыть свой ужас перед неукротимостью этих страстей,
пылавших так яростно и так долго. Они предстали вдруг перед ней во всей своей
наготе, не прикрытые никакою софистикой.
— Я лишь свершила то, что мне назначено было
свершить, — сказала миссис Кленнэм. — Я ополчилась против зла, не против добра.
Я была орудием божьей кары. Я не первая грешница, которую господь бог избрал
своим орудием, чтобы покарать грех. Так было во все времена!
— Во все времена? — повторила Крошка Доррит.
— Даже если моя личная обида была сильна во
мне, и желание отомстить за себя водило моей рукой, разве мне нет оправдания? А
как было в те далекие дни, когда невинные гибли вместе с виновными, по тысяче
на одного? Когда даже кровь не могла утолить гнев гонителей зла, и все-таки с
ними была милость господня?
— О миссис Кленнэм, миссис Кленнэм, — сказала
Крошка Доррит, — чужая злоба и непримиримость — не утешение и не пример для
нас. Я выросла в этой унылой тюрьме и училась лишь от случая к случаю; но
позвольте мне привести вам на память более поздние и более светлые дни. Пусть
вам примером служит тот, кто исцелял больных, воскрешал мертвых, был другом
всем заблудшим и страждущим, терпеливый учитель, скорбевший о наших немощах.
Будем помнить о нем, забыв все остальное, и мы никогда не совершим ошибок. Я
уверена, в его жизни не было места ненависти и мщению. Следуя по его стопам, мы
не собьемся с пути.
Минуя взглядом стены, в которых прошла ее
невеселая юность, она подняла глаза к небу, и ее легкая фигурка, озаренная
мягкими отсветами заката, составляла резкий контраст с черной фигурой,
полускрытой в тени; но не более резкий, чем контраст между ее жизнью и учением,
в ней претворенной, — и историей этой черной фигуры.
Миссис Кленнэм склонила голову еще ниже и не
говорила ни слова. Зазвонил колокол, предупреждающий посетителей о закрытии
ворот.
— Пора! — воскликнула миссис Кленнэм, вся
задрожав. — Я вам говорила, что у меня есть еще одна просьба. И такая, что не
терпит промедления. Человек, который принес вам этот пакет и у которого в руках
все доказательства, сидит сейчас в моем доме и ждет денег. Если не купить у
него эти доказательства, Артур узнает все. Но он требует огромную сумму,
которую я не могу собрать за один день; а на отсрочку он не соглашается,
угрожая, если сделка не состоится, пойти к вам. Помогите мне. Пойдемте со мной
и скажите ему, что вам уже все известно. Пойдемте со мной и постарайтесь
уговорить его. Я не смею просить вас об этом ради Артура, но я прошу именем
Артура!
Крошка Доррит тотчас же согласилась. Она вышла
ненадолго в тюрьму и, вернувшись, сказала, что готова. Они спустились по другой
лестнице, в обход караульни, прошли через наружный двор, теперь пустынный и
тихий, и очутились на улице.
Выл один из тех летних вечеров, когда долгие
сумерки так и не сменяются ночной тьмой. Силуэт моста четко рисовался в конце
улицы на фоне ясного, чистого неба. У всех дверей стояли и сидели люди,
вышедшие подышать воздухом; иные играли с детьми или прогуливались, наслаждаясь
вечерней прохладой; дневная суета утихла, и, кроме миссис Кленнэм и ее
спутницы, никто никуда не торопился. Когда они шли через мост, казалось, будто
шпили окрестных церквей вынырнули из мглы, постоянно окутывавшей их, и подступили
ближе. Дым, поднимавшийся к небу, утратил свой грязный цвет и розовел в
последних солнечных лучах. Длинные светлые облака, тянувшиеся над горизонтом,
не портили мирной красоты заката. Оттуда, из яркого центра, среди первых звезд,
расходились вширь и вдаль по безмятежному небосводу широкие полосы света,
знаменуя радостный союз мира и надежды, превративший терновый венец в
лучезарный нимб.
Сейчас, под покровом вечернего сумрака, миссис
Кленнэм меньше привлекала внимание, тем более что была не одна, и никто не
задевал ее на пути. Скоро они свернули с оживленной улицы и углубились в дебри
безлюдных, тихих переулков. Они подходили к воротам дома, когда вдруг
послышался какой-то грохот, похожий на раскат грома.
