Там, на верхней ступеньке, решительно
отказываясь от приглашений миссис Плорниш зайти посидеть с отцом в «Счастливом
Уголке» (к счастью, не столь настойчивых, как обычно, ибо по случаю субботнего
вечера в лавке толпилась вся постоянная клиентура, дружески поддерживавшая
коммерцию миссис Плорниш всем, кроме денег), — там, на верхней ступеньке,
мистер Панкс стоял до тех пор, пока не завидел в дальнем конце Подворья мистера
Кэсби, который всегда входил именно с той стороны: сияя благостью. Патриарх
медленно шествовал по тротуару, окруженный почитателями. Тогда мистер Панкс
спустился со ступенек и полным ходом поспешил ему навстречу.
Патриарх, приближавшийся с кроткой улыбкой,
удивился при виде мистера Панкса, однако же предположил, что тот в приливе
усердия решил не откладывать до понедельника, а сегодня же приняться за дело.
Жители Подворья, наблюдавшие их встречу, были удивлены еще больше, ибо даже
старейшие из них не могли припомнить такого случая, когда бы эти две великие
силы появились в Подворье одновременно. Но им и вовсе пришлось остолбенеть от
изумления, когда мистер Панкс, подойдя вплотную к почтенному старцу,
остановился прямо напротив бутылочно-зеленого жилета, сложил большой палец с
указательным наподобие ружейной собачки, поднес их к полям круглой шляпы и
метким щелчком сбил последнюю с головы, словно камешек в детской игре.
Допустив эту небольшую вольность в обращении с
патриаршей особой, мистер Панкс, к полному ужасу Кровоточащих Сердец, сказал
зычным голосом:
— А ну-ка, засахаренный плут, поговорим
начистоту!
Мгновенно мистер Панкс и Патриарх оказались
внутри плотного кольца глаз и ушей; все окна распахнулись, на всех ступеньках
теснились любопытные.
— Не довольно ли ломать комедию? — сказал
мистер Панкс. — Что вы такое разыгрываете из себя? Кем прикидываетесь? Этакою
доброй душой, благодетелем рода людского! Это вы-то — добрая душа?
Тут мистер Панкс, по-видимому не питая
смертоубийственных замыслов, а лишь для того, чтобы облегчить душу и дать выход
накопившемуся избытку сил, замахнулся кулаком на сияющую лысину, и сияющая
лысина поспешно вильнула вбок, увертываясь от удара. Эта своеобразная пантомима
повторялась в дальнейшем, ко все возраставшему восторгу зрителей, после каждого
периода ораторских упражнений мистера Панкса.
— Я у вас больше не служу, — сказал Панкс, — и
могу теперь объявить во всеуслышание, что вы такое есть. Вы из той породы
мошенников, которая хуже всех существующих на земле пород. Если выбирать между
вашей подлостью и подлостью Мердла, так еще не знаю, что бы я предпочел, хоть
мне на собственном горбу пришлось испытать и то и другое. Вы бессердечный
истукан с физиономией святоши, живоглот, кровопийца, душегуб, хватающий людей за
горло чужими руками. Вы гнусный лицемер. Вы волк в овечьей шкуре!
(На этот раз пантомима была встречена взрывом
хохота.)
— Спросите у этих добрых людей, кто их главный
мучитель. Небось все ответят: «Панкс!»
Послышались возгласы: «А то кто же!» и «Слушайте,
слушайте!»
— А я вам скажу, добрые люди: не Панкс, а
Кэсби. Вот эта глыба добродетели, эта олицетворенная кротость, Этот
бутылочно-зеленый смиренник с медоточивой улыбкой, он и есть ваш мучитель.
Хотите знать, кто из вас тянет все соки — вот, можете полюбоваться. Не я за
свои тридцать шиллингов в неделю измываюсь над вами, а он, Кэсби, наживающий не
знаю сколько в год.
— Правильно! — закричало несколько голосов. —
Слушайте мистера Панкса.
— Слушайте мистера Панкса! — подхватил
упомянутый джентльмен, вновь повторив заслужившую успех пантомиму. — Еще бы!
Давно пора вам послушать мистера Панкса. Мистер Панкс для того и явился сейчас
сюда, чтобы вы его послушали. Панкс только машина, а мастер — вот кто!
Слушатели — мужчины, женщины, дети — давно бы
все, как один, перешли на сторону мистера Панкса, если бы не длинные
белоснежные шелковые кудри и не круглая шляпа.
— Вот ручка, которой заводится шарманка, —
сказал Панкс. — А музыка всегда одна и та же: давай, давай, давай! Вот это
хозяин, а это хозяйская мотыга. Да, добрые люди, вот он сейчас вьется тут среди
вас, жужжа потихоньку, словно большой, тяжелый кубарь, а вы ему жалуетесь на
мотыгу, и вам невдомек, что за птица сам хозяин. А если вам сказать, что он для
того сегодня и маслит нас своими улыбками, чтобы в понедельник все упреки
посыпались на меня? Если вам сказать, что час тому назад он меня распек за то,
что я недостаточно вас прижимаю? Если вам сказать, что мне дано строгое
приказание выжать из вас в понедельник все, что только можно? Что вы на это
ответите?
Толпа загудела: «Позор!», «Совести нет!»
— Совести? — фыркнув, подхватил Панкс. — Уж
какая тут совесть! Эта порода мошенников самая бессовестная. Нанимают себе за
гроши батрака и требуют, чтобы он делал то, что самим делать стыдно и боязно и
в чем неохота признаться — да как еще требуют, с ножом к горлу пристают! А вам
отводят глаза, и вы уверены, что во всем виновата мотыга, батрак, а хозяин
сущий ангел, только что без крылышек. Да самый распоследний лондонский жулик,
который обманом вытягивает у вас из кармана шиллинг, куда честней этого
соломенного чучела под вывеской «Голова Кэсби»!
Крики: «Верно!», «Куда честнее!»
— И это еще не все, — продолжал Панкс. — Это
не единственный обман, которым занимаются эти ловкачи, Эти расписные кубари —
ведь они так плавно вьются, что ни настоящего узора не разглядишь, ни дырочки
не заметишь, через которую видно, что внутри-то пусто! Давайте поговорим обо
мне. Человек я не из приятных, сам знаю.
Тут мнения слушателей разделились: более
склонные к откровенности закричали: «Что верно, то верно!», а те, что
поделикатнее, пытались возражать: «Нет, отчего же!»
— Черствый, несговорчивый, угрюмый батрак,
который только и знает, что долбить да мотыжить, — продолжал мистер Панкс. —
Вот что такое ваш покорный слуга. Вот его портрет в натуральную величину, им
самим нарисованный с ручательством за сходство! Да откуда ему и быть другим,
при таком хозяине? Чего еще можно от него ожидать? Видал кто-нибудь из вас,
чтобы в кокосовом орехе выросло баранье жиго с подливкой из каперсов?
Судя по тому, как был встречен этот вопрос,
никому из Кровоточащих Сердец не приходилось наблюдать подобный феномен.
