Мисс Уэйд не выразила подобной же надежды
относительно мистера Миглза или кого-нибудь из близких к нему лиц и прямо
спросила, чему она обязана честью снова видеть его у себя. Мистер Миглз тем
временем огляделся по сторонам, но никакой шкатулки не приметил.
— Скажу вам всю правду, мисс Уэйд, — отвечал
мистер Миглз мягким, вкрадчивым, чтобы не сказать заискивающим, тоном. — Вы как
будто можете пролить свет на одно пока неясное для меня обстоятельство.
Надеюсь, наши маленькие разногласия давно забыты. Что было, то прошло. Помните
мою дочку? Как время летит! Она уже мать!
В своем неведении мистер Миглз избрал самый
неудачный из всех возможных предметов разговора. Он помолчал, ожидая изъявлений
интереса, но так и не дождался.
— Это и есть обстоятельство, о котором вы
желали со мною беседовать? — холодно спросила она после некоторого молчания.
— Нет, нет, — возразил мистер Миглз. — Нет.
Просто я думал, что по вашей природной доброте…
— Вы, кажется, уже знаете, — перебила она с
усмешкой, — что на мою природную доброту рассчитывать не стоит.
— Не говорите так, — сказал мистер Миглз. — Вы
несправедливы к себе. Но перейдем к делу. — Мистер Миглз чувствовал уже, что
его окольный подход ничуть ему не помог. — Я слыхал от моего друга мистера
Кленнэма, который, к моему прискорбию — и, верно, вашему тоже, — серьезно
болен…
Он снова помолчал, но снова ничего не услышал
в ответ.
— …что вам был знаком некто Бландуа, недавно
погибший вследствие несчастного случая в Лондоне. Нет, нет, поймите меня
правильно! Я знаю, что это было всего лишь случайное знакомство, — добавил
мистер Миглз, искусно предупреждая возглас негодования, который явно готов был
сорваться с уст мисс Уэйд. — Я все очень хорошо знаю! Всего лишь случайное
знакомство. Но вот о чем я хотел бы спросить вас. — В голосе мистера Миглза
снова зазвучали вкрадчивые нотки. — Когда он последний раз возвращался в
Англию, не дал ли он вам на сохранение шкатулку или сверток с бумагами — или,
может быть, просто пачку бумаг — с тем, что в скором времени вернется за ними?
Ответьте, прошу вас, это очень важно.
— Очень важно? — повторила она. — А для кого
важно?
— Для меня, — сказал мистер Миглз. — И не
только для меня, но и для мистера Кленнэма, и для некоторых других. Я
совершенно уверен, — продолжал мистер Миглз, в мыслях которого первое место
неизменно принадлежало Бэби, — что вы не можете дурно относиться к моей дочери;
никто не может. Так вот, это и для нее важно, поскольку дело касается особы, с
которой она связана тесной дружбой. Вот почему я позволил себе обеспокоить вас,
и снова повторяю свой вопрос: давал этот человек вам что-либо на сохранение?
— Честное слово, — сказала мисс Уэйд, — все
как будто сговорились засыпать меня вопросами относительно человека, которого я
однажды наняла для особого поручения, заплатила ему за труды и больше его в
глаза не видела.
— Помилуйте, сударыня, — возразил мистер Миглз.
— Помилуйте, что ж тут такого, ведь это самый простой вопрос, и вам решительно
не из-за чего сердиться. Бумаги, о которых идет речь, не принадлежали этому
человеку, были им мошеннически присвоены и могут навлечь незаслуженные
неприятности на того, у кого они находятся, так как законные владельцы,
естественно, ищут их. Он проезжал через Кале, направляясь в Лондон, а у него
были веские причины не брать документы с собой, но оставить их там, где ему
легко будет получить их в случае надобности; доверить же их человеку своей
породы он бы не решился. Скажите же, не у вас ли эти бумаги? Даю вам слово, я
меньше всего на свете хотел бы вас обидеть. Мой вопрос обращен лично к вам, но
не потому, что вы — это вы. Я мог бы обратиться с ним к кому угодно, да и обращался
уже не раз. Не у вас ли эти бумаги? Не оставил ли он их вам на сохранение?
— Нет.
— И вы о них ничего не знаете, мисс Уэйд?
— Ничего решительно. Вот вам ответ на ваш
странный вопрос. Никаких бумаг этот человек мне не оставлял, и я ничего о них
не знаю.
— Ясно, — сказал мистер Миглз, поднимаясь. —
Очень жаль, но что ж поделаешь. Прошу извинить за беспокойство. Как Тэттикорэм,
мисс Уэйд? Здорова ли она?
— Гарриэт? Да, она здорова.
— Опять меня привычка подвела, — сказал мистер
Миглз, принимая поправку к сведению. — Никак я, видно, от нее не отделаюсь.
Может, если рассудить хорошенько, не надо было, в самом деле, давать девочке
такое звонкое имя. Но когда от всего сердца хочешь кому-либо добра, так ведь не
всегда рассуждаешь при этом. Передайте ей привет от старого друга, мисс Уэйд, —
если у вас нет возражений.
Она ничего не сказала в ответ, и мистер Миглз,
выйдя из этой унылой комнаты, которую его доброе лицо озаряло, точно солнце,
поспешил вернуться в гостиницу, к ожидавшей его миссис Миглз. «Плохо дело,
мамочка, — сказал он ей, — опять неудача». В тот же вечер лицо мистера Миглза
сияло уже на пакетботе, плывшем в Лондон, а назавтра оно озарило тюрьму
Маршалси.
Когда с наступлением сумерек папа и мама Миглз
подошли к воротам тюрьмы, дежурным сторожем оказался верный Джон. Он им сказал,
что мисс Доррит сейчас нет в тюрьме; но она была утром и вечером придет опять,
она каждый вечер приходит. Здоровье мистера Кленнэма поправляется медленно;
Мэгги, миссис Плорниш и мистер Баптист по очереди ухаживают за ним. Мисс Доррит
непременно придет до закрытия ворот. Если угодно, они могут подождать ее
наверху, в квартире смотрителя, где ей отведена комната на это время. Опасаясь
взволновать больного своим неожиданным появлением, мистер Миглз решил дождаться
Крошки Доррит, и супруги поднялись в указанную им комнату, окно которой
выходило на тюремный двор.
Мрачная теснота тюрьмы так подействовала на
обоих, что у миссис Миглз подступили к горлу слезы, а мистер Миглз
почувствовал, что ему не хватает воздуху. Он принялся расхаживать из угла в
угол, отдуваясь и усиленно обмахиваясь носовым платком — от чего только
задыхался еще больше. Вдруг скрип отворяемой двери заставил его оглянуться.
— Господи твоя воля! — воскликнул мистер
Миглз. — Это не мисс Доррит. Мамочка, да ты взгляни! Тэттикорэм! Она самая. А в
руках она держала железную шкатулку примерно в два квадратных фута величиной.
Точно такую шкатулку видела Эффери Флинтвинч в первом из своих снов — ей тогда
приснилось, будто Двойник взял эту шкатулку под мышку и унес из старого дома. И
Тэттикорэм поставила ее на пол у ног своего прежнего господина; и Тэттикорэм
сама бросилась на колени рядом с нею и, плача, не то от горя, не то от радости,
твердила:
— Простите, добрый мой господин; примите меня
опять к себе, добрая моя госпожа; вот то, что вы искали!
— Тэтти! — воскликнул мистер Миглз.
