— То, что вы искали! — повторила Тэттикорэм. —
Вот оно, у вас! Меня заперли в соседней комнате, чтобы я вас не видела. Но я
слышала, как вы спрашивали про эту шкатулку и как мисс Уэйд отвечала, что
ничего не знает; а он при мне передавал ее мисс Уэйд на сохранение; и вот я
дождалась, когда она ляжет спать, взяла шкатулку и унесла. И теперь она у вас!
— Дитя мое, дитя мое! — вскричал мистер Миглз,
едва вовсе не задохнувшись. — Но как же ты очутилась в Лондоне?
— Я ехала на том же пакетботе, что и вы. Я
сидела в стороне, закутавшись шалью. А когда вы на пристани взяли экипаж, я
взяла другой и поехала следом за вами. Мисс Уэйд ни за что не отдала бы вам
шкатулку, раз вы сказали, что она нужна кому-то; скорей бросила бы ее в море
или сожгла. Но теперь она у вас!
Ах, какая радость, какое ликование слышалось в
этих словах: «Она у вас!»
— Мисс Уэйд не хотела брать ее — что правда,
то правда. Но он оставил ее и ушел. И я твердо знаю — раз уж вы спросили и она
сказала, что шкатулки у нее нет, она бы ни за что вам ее не отдала. Но теперь
она у вас! Добрый мой господин, добрая моя госпожа, примите меня опять к себе!
Пусть эта шкатулка будет за меня порукой. Ведь она теперь у вас!
Папа и мама Миглз не были бы папой и мамой
Миглз, если бы не раскрыли свои объятия смирившейся строптивице.
— Ах, если б вы звали, как я была несчастна! —
воскликнула Тэттикорэм, чьи слезы хлынули после этого с удвоенной силой. — Как
я горевала и как раскаивалась! Мисс Уэйд с первой нашей встречи внушала мне
страх. Она сразу почувствовала самое дурное, что во мне есть, это и дало ей
власть надо мной. На меня порой находили приступы бешенства, и она умела
вызывать эти приступы по своей воле. А в такие минуты мне представлялось, что
все презирают меня за обстоятельства моего рождения, и чем больше мне
выказывали доброты, тем горше казалась обида. Во всем я усматривала лишь
желание унизить меня, разбудить во мне зависть; а ведь я прекрасно знаю — да и
тогда в глубине души знала, — что никому это и в голову не приходило. И
подумать только, что моя милая барышня живет не так счастливо, как того
заслуживает, а я ее бросила, ушла от нее! Каким неблагодарным животным я должна
ей казаться! Но вы замолвите за меня словечко, уговорите ее простить мне, как
сами простили. Я, право, теперь лучше, чем была, — взывала Тэттикорэм. — То
есть, я далеко не хороша, но все же лучше, чем была. Меня многому научил пример
мисс Уэйд: я словно видела, какой сама стану с годами, если, так же, как она,
буду все выворачивать наизнанку и в добрых побуждениях искать только злые. Меня
многому научил ее пример, ее старания сделать из меня такое же несчастное
существо, как она сама — беспокойное, подозрительное, терзающее себя и других.
Впрочем, это было нетрудно. — воскликнула Тэттикорэм в последней бурной вспышке
отчаяния. — По натуре я немногим уступала ей. Но я хочу сказать, что все эти
испытания не прошли для меня бесследно; надеюсь, я уже кой в чем исправилась и
постепенно исправлюсь совсем. Я буду стараться изо всех сил, сэр! Буду считать
не то что до двадцати пяти, а до двухсот пятидесяти, до двух с половиной тысяч!
Дверь снова отворилась, и Тэттикорэм умолкла.
На этот раз вошла Крошка Доррит; мистер Миглз, сияя торжеством, протянул ей
шкатулку, и свет радости разлился по ее нежному лицу. Теперь можно было не
опасаться разоблачений! Та часть тайны, которая относится к ней, навсегда
останется тайной для Артура, он никогда не узнает об ее личной потере; придет
время, и она откроет ему то, что касается его самого, но о себе никогда не
упомянет ни словом. Все это ушло в прошлое, прощено и забыто.
— А теперь, дорогая мисс Доррит, — сказал
мистер Миглз, — я, как человек деловой — по крайней мере в прошлом — хотел бы
незамедлительно заняться делами. Могу я сегодня же повидать Артура?
— Сегодня, мне кажется, не стоит. Я сейчас
схожу к нему и узнаю, как он себя чувствует. Но мне кажется, лучше повременить
день-другой.
— Я и сам так думаю, дитя мое, — сказал мистер
Миглз. — Оттого-то я и сидел в этой противной комнате, вместо того чтобы сразу
поспешить к нему. Только уж тогда нашу встречу придется отложить не на
день-другой, а несколько больше. Но я не хочу задерживать вас — объясню, когда
вы вернетесь.
Крошка Доррит вышла из комнаты. В забранное
решеткой окно мистеру Миглзу было видно, как она проходила по тюремному двору.
Не оглядываясь, он тихонько позвал:
— Тэттикорэм, поди-ка сюда, дружок. Тэттикорэм
подошла к окну.
— Видишь ты эту молодую женщину, которая
только что вышла отсюда? Вон она идет по двору — такая маленькая, хрупкая,
тихая. Смотри. Люди отходят в сторону, уступая ей дорогу. Мужчины (до чего же
они жалки и обтрепаны, бедняги!) почтительно снимают перед ней шляпу. Вот она
вошла в дом. Ты ее разглядела, Тэтти?
— Да, сэр.
— Слыхал я, Тэтти, что когда-то ее называли
Дитя Маршалси. Она родилась в этой тюрьме и жила в ней долгие годы. А мне вот
нечем дышать здесь. Печальная судьба — родиться и вырасти в таком месте, а,
Тэттикорэм?
— Да, очень, сэр.
— Если бы она всегда только думала о себе,
только ловила обращенные на нее взгляды, отыскивая в них презрение и насмешку —
какое это было бы мучительное да, пожалуй, и бесполезное существование! А между
тем говорят, вся ее еще недолгая жизнь была образцом бескорыстия, доброты,
самоотверженной любви и служения. Сказать ли тебе, Тэттикорэм, что, по-моему,
так светится в этих прекрасных глазах, которые ты только что видела?
— Скажите, сэр, сделайте милость.
— Долг, Тэттикорэм. Помни свой долг, исполняй
его с малых лет — и никакие обстоятельства твоего прошлого или настоящего не
принизят тебя перед всевышним и перед самим собою.
Мама Миглз присоединилась к ним, и все втроем
они стояли у окна, с состраданием глядя на слонявшихся но двору арестантов,
пока не увидели Крошку Доррит. Минутой спустя последняя вошла в комнату и
сказала, что Артуру лучше, но все же не стоит его сегодня беспокоить.
— Будь по-вашему, — весело согласился мистер
Миглз. — Вам видней, я в этом уверен. Позвольте же просить вас, милая сиделка,
передать мой дружеский привет вашему больному; я знаю, что могу на вас в этом
положиться. Я завтра утром снова уезжаю.
Крошка Доррит, удивленная, спросила, куда.
— Дорогая моя, — сказал мистер Миглз, — нельзя
жить не дыша. А я потерял эту способность, как только переступил порог тюрьмы,
и больше не вздохну свободно, пока Артур отсюда не выйдет.
— Но я не понимаю, какая связь…
