— Сейчас поймете, — сказал мистер Миглз. —
Сегодня мы все трое переночуем в гостинице. А завтра утром мамочка с Тэттикорэм
отправятся в Туикнем, где миссис Тикит, коротающая у окна свой досуг в обществе
доктора Бухана, решит, что перед нею два привидения; я же покачу за границу —
за Дойсом. Нужно, чтобы Дэн приехал сюда. Поверьте мне, моя милочка, писать
письма, и ожидать ответов, и судить да рядить издалека, как и что — из этого
никакого толку не будет. Нужно, чтобы Дэн приехал сюда. Потому я и решил завтра
же на рассвете пуститься в путь. А уж разыскать Дэна за границей для меня проще
простого. Я бывалый путешественник, и мне что один иностранный язык, что
другой, безразлично: я ни на одном ни полслова не понимаю. Так что этот вопрос
меня не смущает. Вот и выходит, что медлить нечего — не могу же я, в самом
деле, жить, не дыша свободно, а дышать свободно мне не придется, пока Артур не
выйдет из Маршалси. Я и то уже почти задохся — только и могу, что кое-как
докончить свою речь и снести эту драгоценную шкатулку в вашу карету.
Они вышли на улицу в ту самую минуту, когда
зазвонил колокол. Мистер Миглз, несший шкатулку, несколько удивился, не
обнаружив никакой кареты. Он остановил проезжавший мимо наемный экипаж, помог
Крошке Доррит сесть и поставил шкатулку на сиденье рядом.
В порыве счастья и признательности она
поцеловала ему руку.
— Ну уж нет, дитя мое! — воскликнул мистер
Миглз. — Не годится мне принимать подобный знак уважения от вас, и где — у
ворот Маршалси!
Она наклонилась и поцеловала его в щеку.
— Вы мне напомнили, как бывало… — сказал
мистер Миглз, и голос его неожиданно дрогнул. — Но ведь она любит его, пытается
скрыть его недостатки, думая, что никто их не замечает; а потом он все-таки из
очень хорошей семьи, с такими связями!
Это было единственное, чем он мог вознаградить
себя за потерю дочери; и если он старался найти в этом утешение, кто его
осудит?
Глава 34
Конец
Погожим осенним днем знакомый нам узник, еще
слабый, но уже почти оправившийся от болезни, сидел в кресле у окна и слушал
голос, читавший ему вслух, — погожим осенним днем, одним из тех дней ранней
осени, когда сжаты уже золотые нивы и снят летний урожай плодов в садах, когда
зеленые плети хмеля оголены усердными сборщиками, когда яблоки румянятся на
деревьях, а в желтеющей листве рощ вспыхивают алые гроздья рябины. Уже в лесных
чащах открылись неожиданные просветы, и даль, еще недавно подернутая маревом зноя,
точно спелая слива под фиолетовым налетом, теперь четко и ясно рисовалась
взгляду — первое предвестие близящейся зимы. И океан уже не дремал под солнцем
недвижной гладью, но, раскрыв мириады искрящихся глаз, весело колыхался во всю
свою ширь, от песчаной береговой кромки до самого горизонта, где мелькали
маленькие белые паруса, будто листья, подхваченные осенним ветром.
Только тюрьма не ведала никаких перемен,
одинаково угрюмая во все времена года, и ничто не скрашивало ее глухого фасада,
безрадостного, как сама нищета. Деревья вокруг цвели и отцветали; кирпичные
стены и железные решетки не знали цветения жизни. Но милый голос, читавший
Кленнэму вслух, словно рассказывал ему о великих делах труженицы Природы,
словно пел ту песнь утешения, которой она баюкает человека. Природа с детских
лет была ему единственной матерью; она одна вдохновляла его надеждой, навевала
светлые мечты, лелеяла семена детского воображения, сулившие обильную жатву
нежности и любви; под ее благодетельным воздействием росли и крепли в его душе
молодые побеги, чтобы превратиться в могучий дуб, способный выстоять в
житейскую бурю. И голос, читавший ему вслух, пробуждал в нем давно забытые
воспоминания, как будто в звуках этого голоса оживали все слова ласки и
участия, слышанные им за его долгую жизнь.
Когда голос умолк, Кленнэм прикрыл глаза
рукой, пробормотав что-то насчет чересчур резкого света.
Крошка Доррит поспешно отложила книгу и
встала, чтобы задернуть занавеску. Мэгги сидела на своем привычном месте за
шитьем. Вернувшись от окна, Крошка Доррит придвинула свой стул поближе к
узнику.
— Скоро вашим невзгодам конец, дорогой мистер
Кленнэм. Мистер Дойс не только пишет дружеские и ободряющие письма вам; он
пишет и мистеру Рэггу, который говорил мне, что получил от него много дельных
советов; а кроме того, сейчас, когда страсти поулеглись, все относятся к вам с
большим сочувствием и расположением, так что я уверена, скоро всему конец.
— Милая вы девушка! Золотое сердце! Добрый мой
ангел!
— Вы меня хвалите не по заслугам. Но мне так
радостно слышать от вас эти ласковые слова, и — и чувствовать, что это не
только слова, — шепнула Крошка Доррит, поднимая на него взгляд, — что я не в
силах сказать вам «не надо»!
Он поднес к губам ее руку.
— Вы много, много раз приходили сюда незаметно
для меня, Крошка Доррит?
— Да, я иногда приходила и не показывалась
вам.
— Часто?
— Довольно часто, — тихо сказала Крошка
Доррит.
— Каждый день?
— Пожалуй, — отвечала Крошка Доррит после
некоторого колебания, — я бывала здесь по два раза в день.
Быть может, он и выпустил бы маленькую, легкую
ручку, с жаром поцеловав ее еще раз, но она на миг замерла в его руке, словно
прося, чтобы ее не отпускали. Он накрыл ее другой рукой и прижал к груди.
— Дорогая Крошка Доррит, дело не только в том,
чтобы окончилось мое заключение. Пора положить конец жертвам, которые вы
приносите ради меня. Мы должны расстаться и свыкнуться с мыслью, что у каждого
из нас свой путь, очень далекий от другого. Вы не забыли, о чем мы говорили с
вами в первый вечер после вашего возвращения?
— О нет, как я могла забыть! Но с тех пор
кое-что… Вы себя совсем хорошо чувствуете сегодня?
— Совсем хорошо.
Рука, которую он держал, слегка потянулась
вверх, к его лицу.
— Настолько хорошо, что я могу сказать вам,
какое большое богатство мне досталось?
— Буду очень рад узнать. Никакое богатство не
может быть чрезмерным для Крошки Доррит.
— Мне давно уже не терпится рассказать вам об
этом. Я вся истомилась желанием рассказать вам. Но вы по-прежнему не-хотите,
чтобы я отдала вам то, что имею?
— Нет, нет и нет!
— Ну хоть половину?
— Нет, дорогая Крошка Доррит!
Она как-то странно взглянула на него — ему
показалось, что ее глаза полны слез, но в то же время они сияли гордостью и
счастьем.
