Но никто из этих людей не существовал для
маленькой англичанки; никого из них она не видела и не знала. Она смотрела, как
разливается по небу зарево заката, алые и пурпурные полосы протягиваются над
самым горизонтом, и дома так ярко пламенеют в последних лучах солнца, что
кажется, будто их толстые стены стали легкими и прозрачными и они светятся
изнутри. Потом, когда меркло все это великолепие красок, она провожала глазами
черные силуэты гондол, развозивших гостей на музыку и танцы, и снова поднимала
взор к небу, уже искрившемуся звездами. Не эти ли звезды когда-то сияли над
нею, озаряя ее воображаемый бал? Тюремные ворота! Как странно вспоминать о них
теперь!
Но она вспоминала и эти ворота и ночь, когда
она сидела возле них, положив голову Мэгги к себе на колени; и еще многие места
и картины, относившиеся к другим временам, другой жизни. Потом, перегнувшись
через балюстраду, вглядывалась в воду канала, словно все это таилось в ее темной
глубине. И долго-долго она сидела так, задумчиво следя за бегущими волнами, как
будто ждала, что в конце концов вся вода убежит и на обнажившемся дне она снова
увидит тюрьму, и себя самое, и знакомую комнату, и ее жильцов и посетителей —
все то, что навсегда осталось для нее действительностью, живой и неизменной.
Глава 4
Письмо Крошки Доррит
«Дорогой мистер Кленнэм!
Пишу Вам из своей комнаты в Венеции в надежде
на то, что Вам приятно будет получить от меня весточку. Впрочем, едва ли это
письмо доставит Вам столько радости, сколько оно доставляет мне самой; ведь Вы
живете так, как привыкли жить, и не думаю, чтобы Вам чего-либо недоставало —
разве что моего присутствия, да и то верно лишь изредка и ненадолго; — у меня
же теперь жизнь такая странная, и мне так многого недостает!
В Швейцарии, где мы были несколько недель тому
назад, — хотя мне кажется, что с тех пор прошли годы, — я во время поездки в
горы встретилась с молодой миссис Гоуэн. Она вполне здорова и вполне счастлива;
это она мне сама сказала, и еще просила передать, что всей душой благодарна Вам
и никогда Вас не забудет. Она очень чистосердечно говорила со мной, и я
полюбила ее чуть не с первого взгляда. И не мудрено; она так хороша и так
обаятельна, что ее нельзя не полюбить. Ничего удивительного, если и другие ее
любят. Так и должно быть.
Я не хотела бы встревожить Вас — помню, Вы
говорили, что относитесь к миссис Гоуэн с глубоким дружеским интересом, — но не
скрою, что мистер Гоуэн кажется мне не очень подходящим для нее мужем. Он как будто
любит ее, а что она его любит, это и говорить нечего, но он какой-то
несерьезный — не в отношениях к жене, а вообще. Меня не покидала мысль, что
будь я миссис Гоуэн (какое нелепое предположение! и как мне нужно было бы
измениться, чтобы стать на нее похожей!), я чувствовала бы себя сиротливой и
неуверенной, не имея, в сущности, на кого опереться. Мне даже показалось, что у
нее отчасти есть такое чувство, хоть она и не сознает этого. Но помните, Вы не
должны за нее тревожиться, ведь она «вполне здорова и вполне счастлива». А к
тому же еще чудо как хороша.
Я надеюсь вскоре опять увидеться с нею; по
моим расчетам она со дня на день должна прибыть в Венецию. И я всеми силами
постараюсь быть ей настоящим другом — ради Вас. Дорогой мистер Кленнэм, для Вас,
верно, не имеет значения, что Вы были мне другом в ту пору, когда у меня не
было других друзей (как нет и теперь, потому что новых я не завела), а для меня
это очень, очень важно, и я об этом никогда не забываю.
Хотелось бы мне знать (но лучше, если я ни от
кого не буду получать писем), как идут дела в заведении мистера и миссис
Плорниш, которое им помог открыть мой дорогой отец; я так рада, что и старый
мистер Нэнди опять с ними и, верно, целый день распевает свои песенки, нянча
внуков. Не могу удержаться от слез, думая о моей бедной Мэгги; как там все ни
добры к ней, а должно быть, первое время она тосковала без своей маменьки. Вы
ей, пожалуйста, передайте, под строгим секретом, что я люблю ее по-прежнему, и
не меньше, если не больше ее сожалею о нашей разлуке. И всем там передайте, что
я о них думаю каждый день, и где бы я ни была, сердцем я всегда с ними. Ах,
если б Вы могли заглянуть в мое сердце, Вы бы пожалели меня оттого, что судьба
меня так далеко забросила — и так высоко подняла!
Вам, я уверена, приятно будет узнать, что мой
дорогой отец чувствует себя как нельзя лучше; все эти перемены благотворно
отозвались на нем, и он теперь совсем не тот, каким Вы его привыкли видеть.
Дядя, по-моему, тоже изменился к лучшему; но как он не жаловался прежде, так не
радуется теперь. Фанни очень мила, жива и остроумна. Она создана, чтоб быть
богатой и знатной; привычка к новой жизни далась ей удивительно легко.
О себе я этого не могу сказать; боюсь, что мне
никогда не привыкнуть. Ученье у меня подвигается плохо. Миссис Дженерал всегда
при нас, мы говорим по-французски и по-итальянски, и она прилагает все усилия,
чтобы усовершенствовать нас во многих отношениях. Когда я пишу: «Мы говорим
по-французски и по-итальянски», это значит — говорят Фанни и миссис Дженерал.
Что до меня, я настолько тупа, что не делаю никаких успехов. Стоит мне
задуматься о чем-нибудь, как мои мысли устремляются в привычном направлении,
меня охватывает беспокойство об отце, о работе, о том, как свести концы с
концами, но вдруг я вспоминаю, что ни о чем таком беспокоиться уже не нужно, и
это так невероятно и удивительно, что мысли у меня снова убегают назад, в
прошлое. Никому, кроме Вас, я бы в этом не решилась признаться.
То же самое происходит со всеми новыми для
меня странами и картинами природы. Все это очень красиво и интересно, но я
как-то недостаточно сосредоточенна — недостаточно разобралась в себе самой,
если Вам понятно, что я хочу сказать, — чтобы спокойно наслаждаться своими
впечатлениями. И то, что я вижу сейчас, странным образом переплетается для меня
с тем, что я видела и знала раньше. К примеру, когда мы были в горах (стыдно
рассказывать о таких глупостях даже Вам, дорогой мистер Кленнэм), мне часто
представлялось: вон за той нависшей кручей скрывается Маршалси, а за этим
снежным сугробом — комната Вашей матушки, где я так часто засиживалась за
работой и где я впервые увидела Вас. А помните Вы тот вечер, когда мы с Мэгги
были у Вас на Ковент-Гардене
[7]?
Сколько раз Ваша комната виделась мне в
темноте за окном кареты и долгие-долгие мили словно ехала вместе с нами по
незнакомым местам! Тогда, возвращаясь от Вас, мы опоздали домой, и нам пришлось
до утра оставаться на улице. Я часто смотрю на звезды, вот хотя бы с этого
балкона, и воображаю, будто снова сижу с Мэгги у тюремных ворот или брожу по
ночным улицам.
