— Не пугайтесь, — сказал Гоуэн, выходя из-за
двери, скрывавшей его мольберт. — Это только Бландуа. Он сегодня служит мне
моделью. Я пишу с него этюд. По крайней мере не нужно тратиться на натурщика.
Мы, бедные художники, должны избегать лишних трат.
Бландуа из Парижа снял шляпу и издали
поклонился дамам.
— Тысяча извинений! — сказал он. — Но маэстро
так беспощаден со мной, что я боюсь пошевелиться.
— И не шевелитесь! — хладнокровно отозвался
Гоуэн в то время, как сестры осторожно приблизились к мольберту. — Пусть дамы
видят перед собой оригинал, им тогда легче будет решить, что эта мазня
изображает. Вот, прошу вас. Bravo
[11],
готовый нанести удар своей жертве,
доблестный герой, готовый лечь костьми за отечество, демон зла, готовый
погубить чью-то душу, посланец небес, готовый спасти чью-то душу — это уж как
вам покажется.
— Скажите лучше, professore mio
[12], —
скромный джентльмен, готовый приветствовать красоту и грацию, — вставил
Бландуа.
— Или еще лучше, cattivo soggetto mio
[13], —
возразил Гоуэн, подправляя кистью лицо на портрете в том месте, где на живом
лице дрогнул мускул, — убийца после преступления. Где ваша белая рука. Бландуа?
Выньте ее из-под плаща. Только держите спокойно.
Рука Бландуа слегка тряслась — должно быть
оттого, что он смеялся.
— Он боролся с другим убийцей, а может быть,
со своей жертвой, — продолжал Гоуэн, быстрыми, нетерпеливыми и неточными
мазками выписывая тени на руке, — вот и знаки борьбы. Да не прячьте же руку,
вам говорят! Corpo di San Marko
[14], что с вами такое?
Бландуа из Парижа снова засмеялся, и рука его
затряслась еще сильнее; он поднял ее, чтобы подкрутить усы, которые обвисли,
будто взмокнув; затем снова встал в позу и приосанился.
Его голова была повернута так, что он смотрел
прямо на Крошку Доррит, стоявшую около мольберта. Этот странный взгляд словно
завораживал, и, раз взглянув на него, она уже не могла отвести глаза в сторону.
Так они и стояли все время, глядя друг на друга. Но вот она вздрогнула; Гоуэн,
заметив это, решил, что ее испугало раздавшееся вдруг ворчанье собаки, которую
она гладила по голове, — и, оглянувшись, сказал:
— Не бойтесь, мисс Доррит, он не тронет.
— Я не боюсь, — торопливо ответила она, — но
посмотрите, что с ним.
В одно мгновение Гоуэн отшвырнул кисть и
обеими руками схватил собаку за ошейник.
— Бландуа! С ума вы сошли, дразнить его!
Клянусь небом — и не только небом, — он вас растерзает в клочья! Куш, Лев! Куш!
Ты что, не слышишь, каналья?
Огромный пес, не обращая внимания на душивший
его ошейник, рвался из рук хозяина. Если бы Гоуэн минутой опоздал схватить его,
он успел бы броситься на Бландуа.
— Лев! Лев! — Пес встал на задние лапы и
боролся с хозяином. — Назад, Лев! На место! Уйдите прочь, чтобы он вас не
видел, Бландуа! Какого демона вы наслали на эту собаку?
— Я ничего ей не сделал.
— Уйдите прочь, иначе мне не сдержать этого
зверя! Совсем уйдите из комнаты! Клянусь всеми святыми, он загрызет вас
насмерть.
Собака с яростным лаем рванулась вслед
уходящему Бландуа, потом утихла; но тут хозяин, рассвирепевший, пожалуй, не
меньше собаки, сильным ударом по голове свалил ее на пол и принялся пинать
каблуком, так что скоро вся морда у нее оказалась в крови.
— А теперь марш в угол и лежать смирно! —
крикнул Гоуэн. — Не то выведу на двор и пристрелю!
Лев повиновался и, улегшись в углу, стал
зализывать следы ударов на морде и на груди. Хозяин Льва перевел дух, а затем,
вновь обретя свое привычное хладнокровие, повернулся к жене и ее гостьям,
которые испуганно жались друг к другу у мольберта. Вся эта сцена заняла не
более двух минут.
— Ничего, ничего, Минни! Ты же знаешь, какой
он всегда кроткий и послушный. Бландуа, верно, корчил ему рожи, вот и
раздразнил его. У Льва есть свои симпатии и антипатии, и, надо сказать, Бландуа
он невзлюбил с первого же дня; но ты можешь подтвердить, Минни, что с ним
никогда ничего подобного не бывало.
Минни была слишком взволнована, чтобы
отвечать; Крошка Доррит успокаивала и утешала ее; Фанни, успевшая два или три
раза вскрикнуть от испуга, держалась на всякий случай за руку Гоуэна; Лев,
глубоко пристыженный тем, что наделал такой переполох, подполз на брюхе и лег у
ног своей хозяйки.
— Зверь дикий! — сказал Гоуэн, снова пнув его ногой.
— Я тебя проучу за это, будешь знать! — И он пнул его еще и еще.
— Ах, не надо больше его наказывать! —
воскликнула Крошка Доррит. — Пожалуйста, не бейте его. Смотрите, какой он
смирный!
Гоуэн внял ее просьбам и оставил в покое
собаку, которая вполне того заслуживала, так как в эту минуту являла собой
воплощение покорности, смирения и раскаяния.
После случившегося трудно было наладить
простую и непринужденную беседу, даже не будь тут Фанни, чье жеманство мешало
бы этому при любых обстоятельствах. Поговорили немного о разных пустяках, а
затем сестры стали прощаться; однако и за этот короткий разговор, у Крошки
Доррит успело сложиться впечатление, что мистер Гоуэн, хотя и любит жену, но
так, как можно любить хорошенького ребенка. О глубине тех чувств, что таились
под прелестной внешностью этого ребенка, он, видимо, и не догадывался; и это
заставляло усомниться, способен ли он сам на сколько-нибудь глубокое чувство.
Быть может, думалось Крошке Доррит, отсюда и проистекает присущая ему
легковесность; быть может, люди, как корабли — где мелко и дно каменисто, там
не за что зацепиться якорю, и судно несется по воле волн.
Гоуэн проводил сестер вниз, шутливо извиняясь
за свое невзрачное жилье — что поделаешь, бедному художнику не приходится
привередничать; вот если его знатные родичи, Полипы, когда-нибудь заглянут сюда
и, устыдясь, предложат ему квартиру получше, он не станет огорчать их отказом.
У причала стоял Бландуа и проводил дам учтивейшим поклоном; он еще был бледен
после недавнего происшествия, но позаботился превратить все в шутку и весело
засмеялся при упоминании о Льве.
