— Она сейчас в Италии, Флора, со всем своим
семейством, — сказал он, когда внимание устрашающей дамы было, наконец,
отвлечено едой.
— Ах неужели в Италии? — воскликнула Флора, —
в этой стране грез, где запросто растут повсюду виноград и инжир, и ожерелья из
лавы и браслеты тоже, и огнедышащие горы, живописные до невозможности, хотя
если маленькие шарманщики бегут от них подальше чтобы не изжариться заживо
ничего нет удивительного, они же еще совсем дети, и как человечно, что они и
своих белых мышек забирают с собой, неужели же она в этой благословенной стране
и вокруг нее одна небесная лазурь и умирающие гладиаторы и Бельведеры, хотя сам
мистер Ф. относился к ним с недоверием и бывало говорил под веселую руку что
как же это так, на одних целые штуки полотна наверчены и даже в складках все, а
другие вовсе без белья, а середины нет, и в самом деле непонятно почему такие
крайности, хотя может быть там изображены только самые богатые и самые бедные.
Артур попытался было вставить слово, но
безуспешно.
— А Спасенная Венеция
[23],
— тараторила Флора,
— почему это кстати она так называется, и кто ее спасал, на этот счет
существуют такие разные мнения, и потом еще я слыхала, они там глотают свои
макароны целиком точно фокусники, а почему бы не разрезать на кусочки, да вот
еще Артур — милый Дойс и Кленнэм, нет, нет, не милый и во всяком случае не
милый Дойс поскольку я не имею удовольствия, но вы уж меня извините, я хотела
спросить, бывали ли вы в Болонье и какое отношение к ней имеют болонки я
никогда не могла понять.
— Мне кажется, никакого, Флора, — начал Артур,
но она тут же снова перебила его.
— В самом деле, как странно, а я думала, впрочем
у меня всегда так, если уж заведется в голове какая-нибудь идея, никак не могу
с ней расстаться, увы ведь было время, милый Артур, то есть разумеется не милый
и не Артур, но вы меня понимаете, когда одна идея, одна лучезарная мечта сияла
на нашем ну как его горизонте и так далее, но набежали тучи и все было кончено.
На лице у Артура так ясно было написано
желание заговорить о чем-то другом, что даже Флора, наконец, заметила это и,
прервав свои излияния, нежно осведомилась, в чем дело.
— Флора, мне бы очень хотелось поговорить с
одной особой, которая сейчас находится в вашем доме — по всей вероятности у
мистера Кэсби. Эта особа, поддавшись дурному влиянию, убежала из семьи моих
друзей, а сейчас я видел, как она вошла сюда.
— У папаши бывает столько людей и притом самых
странных, — сказала Флора, поднимаясь, — что ни для кого другого я бы туда не
пошла, но для вас Артур я готова спуститься даже на дно морское, а не то что в
столовую и мигом обернусь если вы не возражаете присмотреть тут пока за тетушкой
мистера Ф.
И, послав Кленнэму на прощанье еще один нежный
взгляд, Флора упорхнула, оставив его во власти самых мрачных предчувствий по
поводу возложенной на него жуткой миссии.
Первым зловещим признаком надвигающейся беды
явилось громкое и продолжительное фырканье, возвестившее о том, что тетушка
мистера Ф. покончила со вторым гренком. Убийственный смысл этого сигнала был
настолько ясен, что Кленнэм и не пытался обманывать себя относительно грозившей
ему участи, и только жалобно смотрел на достойнейшую, но склонную к
предубеждениям даму в надежде обезоружить ее полным смирением.
— Что глаза вытаращил? — прикрикнула на него
тетушка мистера Ф., содрогнувшись от ненависти. — На, бери!
Это приказание относилось к протянутой ему
корке от гренка. Кленнэм принял дар с признательностью и держал его в руке в
некотором замешательстве, уменьшению которого отнюдь не способствовал тот факт,
что тетушка мистера Ф. вдруг завопила истошным голосом: «А, барин не желает! У
барина слишком нежный желудок!» — и, встав с кресла, принялась трясти своим
почтенным кулаком перед самым его носом. Не подоспей Флора вовремя, чтобы
вывести его из затруднительного положения, кто знает, чем все это могло кончиться.
Но Флора, нимало не удивясь и не смутившись, выразила свое восхищение по поводу
того, что милая старушка «так оживлена сегодня», и водворила ее обратно в
кресло.
— У барина слишком нежный желудок, — объявила
представительница семейства Финчинг, усевшись. — Дай ему мякины.
— Что вы, тетушка! Едва ли это ему придется по
вкусу, — возразила Флора.
— А я тебе говорю, дай ему мякины, — повторила
тетушка мистера Ф., из-за юбки Флоры бросая на своего недруга свирепые взгляды.
— Самое подходящее кушанье для нежного желудка. Скорми ему целое ведро. Пусть
ест мякину, нелегкая его возьми!
Флора позвала Кленнэма за собой, якобы для
того, чтобы угостить его означенным деликатесом; но тетушка мистера Ф. не
угомонилась и с неистовой злобой продолжала твердить, что он «барин», и
настаивать на лошадиной диете, которую она столь решительно ему предписала.
— Ужасно неудобная лестница, Артур, — шепнула
Флора. — вас не затруднит обнять меня за талию под пелеринкой, чтобы
поддерживать на поворотах?
Чувствуя, как нелепо должно выглядеть шествие
в такой позе, Кленнэм, однако же, исполнил все, что от него требовалось, и
опустил свою прелестную ношу только у дверей столовой; впрочем, и тут ему не
очень легко было от нее освободиться, так как она все льнула к его плечу,
повторяя шепотом:
— Артур только ради всего святого ни слова
папаше!
Войдя вдвоем в комнату, они застали Патриарха
в полном одиночестве. Он сидел у камина, поставив ноги в мягких туфлях на
решетку, и вертел большие пальцы один вокруг другого, словно и не прерывал
никогда этого занятия. Из рамки на стене глядел десятилетний Патриарх, с
которым нынешний мог поспорить безмятежностью облика. И здесь и там выпуклый
лоб, и здесь и там невинный взгляд, и здесь и там полное отсутствие мысли на
лице.
— Мистер Кленнэм, я рад вас видеть. Надеюсь,
вы в добром здравии, сэр, надеюсь, вы в добром здравии. Прошу садиться, прошу
садиться.
— Признаться, сэр, — сказал Кленнэм, сев в
кресло и с явным разочарованием оглядываясь по сторонам, — я полагал, что вы не
один.
— В самом деле? — ласково откликнулся
Патриарх. — В самом деле?
— Я ведь вам говорила, папаша, — воскликнула
Флора.
— Ну как же! — отвечал Патриарх. — Да, да,
конечно. Ну как же!
— Позвольте спросить вас, сэр, — с
беспокойством сказал Кленнэм, — мисс Уэйд уже ушла?
— Мисс…? Ах, вы ее называете Уэйд? — сказал
мистер Кэсби. — Ну что ж, почему бы и нет.
