Отпуская все эти комплименты, он так сильно
тряс мистера Флинтвинча за плечи, что голова последнего моталась на
искривленной шее, напоминая кубарь, делающий последние обороты.
— Я ведь вам говорил о своем предчувствии, что
нам суждено познакомиться поближе и даже стать друзьями! Надеюсь, вы теперь и
сами почувствовали это? А, Флинтвинч, почувствовали?
— Да нет, сэр, — сказал мистер Флинтвинч. — Не
больше, чем раньше. Вы бы лучше сели, сэр. Сдается мне, вы уже успели
пропустить стаканчик того самого портвейна.
— Ах, шутник! Ах, негодник! — вскричал гость.
— Ха-ха-ха-ха! — И, в виде заключительной милой шутки отшвырнув Флинтвинча
прочь, он уселся на прежнее место.
Артур смотрел на эту сцену, онемев от
изумления, гнева, тягостных догадок и стыда. Мистер Флинтвинч отлетел было ярда
на три в сторону, но тотчас же снова принял устойчивое положение и, сохраняя
обычную невозмутимость, только слегка запыхавшись, сурово уставился на Артура.
Полученная встряска не сделала мистера Флинтвинча ни менее деревянным, ни менее
замкнутым; единственное заметное изменение состояло в том, что узел его
галстука, приходившийся всегда под ухом, теперь торчал сзади, на манер кошелька
для косички, придавая ему некоторое сходство с придворным щеголем.
Как миссис Кленнэм не сводила глаз с Бландуа
(который, подобно трусливой дворняжке, невольно притих под этим неподвижным
взглядом), так Иеремия не сводил своих с Артура. Казалось, они без слов
уговорились поделить обязанности таким образом. В течение нескольких минут
Иеремия молча скреб свой подбородок и сверлил Артура взглядом, как будто
надеялся высверлить из него все его мысли.
Но вот гость, должно быть наскучив
затянувшимся молчанием, встал и перешел к камину, в котором столько лет
неугасимо горело священное пламя. И тотчас же миссис Кленнэм, приподняв руку,
до сих пор лежавшую неподвижно, слегка махнула этой рукой Артуру и сказала:
— Оставь нас, Артур, мы должны заняться
делами.
— Матушка, я повинуюсь вам, но делаю это
скрепя сердце.
— Неважно, как, — возразила она, — важно,
чтобы ты это сделал. Мы должны заняться делами. Приходи в другой раз, когда
сочтешь своим долгом проскучать здесь полчаса. Покойной ночи.
Она протянула ему руку в шерстяной митенке, и
он, по заведенному обычаю, дотронулся до нее пальцами, а потом, склонившись над
креслом, губами дотронулся до ее щеки. Щека показалась ему сегодня тверже и
холодней, чем обыкновенно. Выпрямившись, он последовал за направлением
материнского взгляда, и глаза его уперлись в друга мистера Флинтвинча — мсье
Бландуа. Мсье Бландуа в ответ презрительно прищелкнул большим и указательным
пальцами.
— Мистер Флинтвинч, — сказал Кленнэм, — я с
величайшим недоумением и с величайшей неохотой оставляю вашего — вашего клиента
в комнате моей матери.
Джентльмен, о котором шла речь, снова
прищелкнул пальцами.
— Покойной ночи, матушка.
— Покойной ночи.
— Знавал я, любезный Флинтвинч, одного
человека, — заговорил вдруг Бландуа, в небрежной позе стоявший у камина спиной
к огню (слова его столь явно были адресованы Кленнэму, что тот, услышав их,
замедлил шаги), — так поверите ли, он столько наслышался всяких темных историй
о здешних нравах и обычаях, что, предложи вы ему остаться здесь, на ночь глядя,
одному с двумя людьми, заинтересованными в его переселении в лучший мир, — ни
за что бы не согласился, — даже в таком добропорядочном доме, как этот! — если б
не был уверен, что им с ним не справиться. Ха-ха! Вот ведь чудак, а, Флинтвинч?
— Просто трус, сэр!
— Правильно! Просто трус. Но он бы не решился
на это, мой Флинтвинч, если б не знал наверняка, что они и рады бы закрыть ему
рот, да не в силах. И уж, во всяком случае, стакана воды не выпил бы при
подобных обстоятельствах — даже в таком добропорядочном доме, мой Флинтвинч, —
не убедившись, что они сами пьют ту же воду; и не только пьют, но и глотают!
Не удостоив эту тираду ответом, — тем более,
что душившая его ярость не дала бы ему выговорить ни слова — Кленнэм только
поглядел на гостя и вышел. Тот в виде напутствия еще раз прищелкнул пальцами, и
лицо его обезобразила зловещая улыбка, от которой усы у него вздернулись к
носу, а кончик носа загнулся к усам.
— Ради всего святого, Эффери, — шепотом сказал
Кленнэм, пробираясь по темным сеням к прямоугольнику ночного неба, видневшемуся
в отворенную старухой дверь, — объясните мне, что тут у вас происходит?
Миссис Флинтвинч, под своим накинутым на
голову передником сама в темноте похожая на привидение, отвечала глухим,
замогильным голосом:
— Не спрашивайте ни о чем, Артур. Меня совсем
замучили сны. Уходите!
Он вышел, и она заперла за ним дверь. У самой
калитки он оглянулся, и ему показалось, что окна материнской комнаты, слабо
светившиеся сквозь желтые шторы, повторяют ему так же глухо:
— Не спрашивай ни о чем. Уходи!
Глава 11
Письмо Крошки Доррит
«Дорогой мистер Кленнэм!
Прошлый раз я писала Вам, что лучше мне не
получать ни от кого писем, а стало быть мое письмецо обременит Вас только
необходимостью прочитать его (может быть, Вам и для этого трудно будет выбрать
время, но я надеюсь, что Вы все-таки выберете); а потому я снова берусь за
перо. Пишу на этот раз из Рима.
Мы покинули Венецию прежде мистера и миссис
Гоуэн, но они ехали другой дорогой, и путешествие отняло у них меньше времени,
так что мы их уже застали в Риме, где они наняли квартиру на улице, которая
называется Виа Грегориана, Вам она, верно, знакома.
Постараюсь рассказать о них все, что могу, так
как знаю, что это для Вас самое интересное. Мне показалось, что квартира у них
не слишком удобная, впрочем Вы могли бы судить об этом лучше меня, ведь Вы
объездили так много чужих стран, так хорошо знаете чужие нравы и обычаи.
Разумеется, она несравненно — в миллион раз! — лучше всего того, к чему я
привыкла в Лондоне; но я как бы смотрю не своими глазами, а глазами миссис
Гоуэн. Ведь она выросла в доме, где все дышало сердечным теплом и уютом — об
этом не трудно догадаться, даже если бы она не рассказывала мне с такой любовью
о своей прежней жизни.
