Так вот, это — довольно скудно меблированное
помещение, на самом верху довольно темной общей лестницы, и почти все оно
состоит из большой неуютной комнаты, которая служит мистеру Гоуэну мастерской.
Окна до половины заделаны, а на стенах рисунки углем и мелом — память о прежних
жильцах, и должно быть, за много лет! Часть комнаты отделена красной
драпировкой, которая от пыли кажется скорее серой; это гостиная. Когда я в
первый раз пришла туда, я застала миссис Гоуэн одну; она сидела, выронив из рук
шитье, и смотрела на небо, синевшее в верхней части окна. Пожалуйста, не
огорчайтесь, но я должна признаться, мне хотелось бы, чтобы вокруг нее было
больше воздуха, света, веселья, молодости.
Мистер Гоуэн пишет папин портрет (я, пожалуй,
не догадалась бы, кто на нем изображен, если бы не присутствовала при сеансах),
и благодаря этому счастливому обстоятельству мне теперь гораздо чаще удается
видеться с миссис Гоуэн. Она очень много бывает одна. Слишком много.
Рассказать Вам о моем втором посещении? Я
зашла к ней днем, часа в четыре или пять, воспользовавшись тем, что гуляла без
провожатых. Она обедала в полном одиночестве, если не считать старика,
принесшего из харчевни обед на жаровне с горящими угольями. Он ей рассказывал
длиннейшую историю про каменную статую какого-то святого, которая помогла
изловить шайку разбойников, — хотел немножко развлечь ее, как он мне объяснил
потом, когда я уходила; у него, по его словам, «у самого дочка в ее годах,
только не такая раскрасавица».
Я тут хочу вставить несколько слов о мистере
Гоуэне, прежде, чем досказать то немногое, что мне еще осталось. Не сомневаюсь,
он отдает должное ее красоте, он гордится ею — ведь все кругом от нее в
восхищении, — и он любит ее, да, да, бесспорно любит, но на свой лад. Мне он
представляется человеком холодным и склонным ко всему относиться с
небрежностью; если и у Вас подобное же впечатление, стало быть, я права, думая,
что она заслуживает лучшего. Если же Вы этого не находите, то я наверняка
ошибаюсь; ведь та, кого Вы, бывало, называли «мое бедное дитя», по-прежнему
доверяет Вашему уму и доброте больше, чем могла бы выразить словами, если бы
попыталась. Но не бойтесь, я не стану и пытаться.
Из-за своего капризного и переменчивого нрава
(так мне кажется, если, конечно, и Вы того же мнения) мистер Гоуэн очень мало
времени уделяет своей профессии. В нем нет ни упорства, ни терпения, сегодня он
берется за одно, а завтра за другое, и ему совершенно все равно, доведена ли
работа до конца или брошена на середине. Слушая его разговоры с папой во время
сеансов, я иногда думаю: может быть, он оттого не верит в других, что у него
нет веры в себя? Так это или нет? Хотелось бы мне знать, что Вы скажете,
прочитав эти строчки! Я так ясно вижу сейчас Ваше лицо и, кажется, даже слышу
Ваш голос, будто мы с Вами беседуем на Железном мосту.
Мистер Гоуэн много бывает в домах,
составляющих здешнее высшее общество (хотя по нем не видно, чтобы ему там было
приятно или весело), — иногда один, иногда вместе с нею; впрочем, последнее
время она выезжает очень мало. Я часто слышу разговоры о том, что она сделала
блестящую партию, выйдя за мистера Гоуэна, и странно, что это говорят дамы,
которые, верно, не пожелали бы его в мужья ни для себя, ни для своих дочерей.
Он также часто ездит за город, писать этюды; знакомых у него множество, и редко
какой званый вечер обходится без него. В довершение всего у мистера Гоуэна есть
приятель, с которым он почти не расстается, ни дома, ни в гостях, хотя
обращается с ним очень неровно и, во всяком случае, без дружеской теплоты. Я
твердо знаю, что она очень не любит этого приятеля (она сама говорила мне об
этом). Он и мне настолько отвратителен, что сейчас, когда он на некоторое время
уехал из Рима, у меня даже на душе легче стало. А у нее и подавно!
А теперь я хочу сказать Вам главное, ради чего
и вела весь этот длинный рассказ с риском встревожить Вас больше, чем нужно.
Она так верна и так преданна, так убеждена в том, что принадлежит ему навек по
праву любви и долга, что Вы можете не сомневаться; до конца своих дней она
будет любить его, восхищаться им, хвалить его и скрывать все его недостатки.
Мне кажется, она их скрывает и всегда будет скрывать даже от самой себя. Она
отдала ему свое сердце целиком и безвозвратно; и как бы он ни поступил, любовь
ее нерушима. Вы сами знаете это лучше меня, ведь Вы все знаете; но мне приятно
сказать Вам, какая у нее чудесная душа — нет таких похвал, которых она не была
бы достойна.
Я ни разу не назвала ее по имени в этом
письме, а между тем мы теперь такие друзья, что с глазу на глаз всегда называем
друг друга по именам; но она меня зовет не тем именем, которое мне дано при
крещении, а тем, которое дали мне Вы. Когда она первый раз назвала меня «Эми»,
я ей вкратце поведала свою историю и сказала, что Вы меня всегда звали Крошкой
Доррит и что это имя для меня лучше всех. С тех пор и она зовет меня так.
Может быть, ее отец и мать еще не успели
написать Вам о том, что у нее родился сын. Это произошло всего два дня назад,
ровно через неделю после их приезда. Они не нарадуются на внука. Однако, раз уж
я решила ничего не скрывать, скажу Вам, что, по-моему, отношения с мистером
Гоуэном у них не ладятся: как видно, его насмешливая манера обращения кажется
им обидной для их родительской любви. Вчера при мне мистер Миглз вдруг
переменился в лице, встал и вышел из комнаты, словно опасаясь, что иначе не
удержится и выскажет зятю всю правду в лицо. А между тем они такие добрые,
внимательные и разумные родители, что мистеру Гоуэну не следовало бы доставлять
им огорчения. Не знаю, как он может быть таким черствым и нечутким.
Я сейчас перечитала все написанное, и мне
сперва показалось, что слишком уж о многом я берусь судить и толковать, и меня
даже взяло сомнение, стоит ли посылать это письмо. Но, пораздумав, я
успокоилась — Вы, я знаю, сразу поймете, что я только ради Вас старалась быть
наблюдательной и подмечала (или думала, что подмечаю) то, что считала для Вас
интересным. Можете не сомневаться в моих словах.
Теперь главное уже сказано, и осталось
написать совсем немного.
Мы все здоровы, а Фанни с каждым днем
совершенствуется во всех отношениях. Вы даже вообразить не можете, какая она
добрая, сколько труда кладет, чтобы и меня усовершенствовать немножко. Есть у
нее поклонник, который ездит за ней от самой Швейцарии — сперва в Венецию,
затем сюда, а недавно он мне объявил по секрету, что намерен ездить за ней
решительно повсюду. Мне было очень неловко выслушивать подобные признания, но
что я могла поделать? Я не знала, как отвечать, и в конце концов сказала, что,
по-моему, все это напрасно. Он не пара Фанни (этого я ему не говорила), она для
него чересчур умна и бойка. Но он твердил свое. У меня, разумеется, никаких
поклонников нет.
