Все прочие гости, и сознании важности минуты
(один лишь Столп Церкви по-прежнему не подозревал ничего), собрались у камина в
соседней комнате и с притворным интересом болтали о всевозможных пустяках, но
мысли и взоры каждого украдкой стремились туда, где происходил знаменательный
тет-а-тет. Фигуранты нервничали; быть может, их мучила страшная догадка, что
какое-то теплое местечко уплывает от них. Столп Церкви был единственным, кто не
испытывал никакого волнения и беспокойства. Он завел со знаменитым Врачом
разговор о болезнях голосовых связок, которой часто страдают молодые
священники, и о средствах против этого бедствия, наносящего вред церковным
делам. Врач высказался в общем смысле: дескать, если хочешь стать чтецом, нужно
прежде всего выучиться читать; соблюдайте это правило, и все будет в порядке.
Столп Церкви переспросил с некоторым недоверием, серьезно ли доктор так думает?
И тот отвечал: вполне серьезно.
Только Фердинанд все это время занимал
обособленную позицию, примерно на полдороге между кружком у камина и местом
уединения двух великих мужей. — как будто один из них совершал над другим
хирургическую операцию и каждую секунду могла понадобиться помощь ассистента. И
в самом деле, четверти часа не прошло, как лорд Децимус крикнул; «Фердинанд!»
Тот не заставил себя звать дважды, и с его участием беседа длилась еще минут
пять. Потом среди фигурантов пронесся сдавленный вздох: лорд Децимус встал,
видимо собираясь распрощаться. Вспомнив наставления Фердинанда о пользе
популярности, он самым эффектным образом пожал всем руки, а Цвету Адвокатуры
даже сказал: «Надеюсь, я вам не наскучил своим рассказом?» На что тот поспешил
ответить; «Напротив, милорд, я с интересом выслушал его весь, от персиков до
пэров», довольно ясно намекнув, что оценил остроту по достоинству и не забудет
ее до конца своих дней.
Вслед за ним отбыла государственная мудрость,
сокрытая под застегнутым на все пуговицы сюртуком мистера Тита Полипа; а потом
и Фердинанд, торопившийся в Оперу. Другие еще медлили, в тщетной надежде
услышать хоть слово от мистера Мердла, и пили ликеры из золотых рюмок, которые
липкими кольцами следов обручались со столиками «буль»
[31].
Но мистер Мердл, по
обыкновению, бродил, как в тумане, из комнаты в комнату, не раскрывая рта.
Спустя день или два весь город был оповещен о
том, что Эдмунд Спарклер, эсквайр, пасынок знаменитого мистера Мердла,
заслуженно пользующегося всемирной известностью, получил видный пост в
Министерстве Волокиты; и всем правоверным предлагалось приветствовать это
назначение, как дань уважения и почета со стороны великого Децимуса
коммерческим кругам, которые для нашей великой коммерческой державы должны
быть, и так далее и тому подобное, под гром фанфар. Уважение и почет,
выраженные столь официально, способствовали новому и еще большему расцвету
чудо-банка и других чудо-предприятий; и толпы зевак валили со всего Лондона на
Харли-стрит, чтобы поглазеть на обиталище мастера золотых чудес.
И если величественный мажордом снисходил до
того, чтобы показаться на пороге, зеваки восторгались его осанкой богача и
вслух гадали: сколько денег лежит на его счету в чудо-банке. Впрочем, знай они
эту респектабельную Немезиду
[32]
поближе, им бы незачем было гадать; они могли
бы назвать цифру совершенно точно.
Глава 13
Эпидемия растет
Что нравственный недуг не менее прилипчив,
нежели недуг телесный; что зараза этого рода распространяется с пагубной
быстротой чумы; что эпидемия, раз вспыхнув, захватывает всех без разбора,
поражает самых здоровых людей и развивается в самых неожиданных местах, — все
это мы знаем на опыте так же твердо, как то, что человеку нужно дышать, чтобы
жить. Величайшим благодеянием для человечества был бы обычай хватать тех, чья
слабость или порочность служит питательной средой для болезнетворных микробов,
и если уж не казнить их, то хотя бы сажать в одиночное заключение прежде, чем
болезнь перекинется дальше.
Как во время большого пожара рев пламени
разносится далеко по сторонам, так вокруг священного огня, раздуваемого
могущественными Полипами, воздух все больше и больше полнился отголосками имени
Мердла. Это имя было у всех на устах, звучало у всех в ушах. Не было, нет и не
будет никогда человека, равного мистеру Мердлу. Никто, как уже говорилось
раньше, не знал, в чем его заслуги; но все знали, что он — величайший из людей.
В Подворье Кровоточащего Сердца, где каждый
грош был всегда рассчитан заранее, этот образец человеческих добродетелей
вызывал не меньший интерес, чем на Бирже. Миссис Плорниш, теперь владелица
бакалейной и мелочной лавочки в аристократическом конце Подворья, у выхода на
улицу, где в торговле ей помогали Мэгги и старичок отец, вела нескончаемые
разговоры о мистере Мердле со своими покупателями. Мистер Плорниш, который
вошел в долю с одним мелким подрядчиком, промышлявшим по соседству, рассуждал,
орудуя мастерком на лесах или на крыше дома, где шла работа: этот мистер Мердл,
он, слыхать, как раз такой человек, какой всем нам нужен, и он, слыхать, может
навести порядок, так чтобы каждый из нас получил свое, как оно и быть должно.
Мистер Баптист, единственный плорнишевский жилец, собирался, если верить молве,
вложить в одно из предприятий мистера Мердла все свои сбережения, плод скромной
и умеренной жизни. Кровоточащие Сердца женского пола, являясь в лавочку за
унцией чаю и с центнером сплетен, сообщали миссис Плорниш самые достоверные
сведения, полученные от племянницы Мэри-Энн, той, что по швейной части: у
миссис Мердл платьев, мэм, — три фургона нагрузить, и еще останется. А сама она
такая раскрасавица, мэм, что другой такой во всем свете нет; грудь — мрамор, да
и только. А сын ее, который теперь в начальство вышел, это от первого мужа,
мэм; муж-то был генерал, водил войско на врага и всегда возвращался с победой.
А еще передают, будто мистер Мердл хотел купить все правительство, да
рассчитал, что невыгодно: мне, говорит, больших прибылей не надо, но в убыток,
говорит, я тоже покупать не могу — так и сказал. А только такому ли человеку
бояться убытков, мэм, ведь он, можно сказать, по золоту ходит; и очень жаль,
что он от этого дела отказался — уж кому, как не ему, знать, как нынче
вздорожали хлеб и мясо, и кому, как не ему, сделать так, чтобы они подешевели.
Так сильно разбушевалась болезнь в Подворье
Кровоточащего Сердца, что даже в дни сбора квартирной платы больных продолжало
лихорадить. Только в эти дни лихорадка принимала своеобразную форму и
выражалась в попытках найти оправдание и утешение в магическом имени Мердл.
— Ну! — говорил мистер Панкс очередному
неплательщику. — Деньги на стол! И поживее!
