— Я стараюсь, как могу, Панкс, — с некоторым
беспокойством отозвался Кленнэм. — Но то, о чем вы говорите, дело для меня
новое и неизвестное, и боюсь, что мне не под силу все взвесить и во всем
разобраться должным образом. Стар уж я для этого.
— Стары, вы? — вскричал Панкс. — Ха-ха-ха!
Такая великолепная непосредственность была в
этом смехе, а также в наборе сопящих и храпящих звуков, которыми мистер Панкс
выразил свое удивление и свой протест, что никому не пришло бы в голову
усомниться в его искренности.
— Он стар! — кричал Панкс. — Нет, вы слышали
что-либо подобное! Стар! Как вам это понравится!
Эти выкрики вперемежку с возмущенным фырканьем
столь красноречиво свидетельствовали об отказе мистера Панкса хотя бы на
мгновение допустить подобную мысль, что Артур не решился настаивать. Его даже
обуял страх, как бы мистер Панкс не задохнулся в судорожных попытках
одновременно выталкивать из себя воздух и втягивать в себя дым. Таким образом и
вторая тема отпала; оставалось перейти к третьей.
— Стар ли я, молод ли, в средних ли годах, —
сказал он, воспользовавшись короткой паузой, — я нахожусь в очень трудном и
двусмысленном положении, Панкс, — настолько, что даже сомневаюсь, могу ли
считать своим то, что, казалось бы,, принадлежит мне по праву. Посвятить вас в
свои сомнения? Рассказать вам, в чем дело?
— Расскажите, сэр, — сказал Панкс. — если
доверяете мне.
— Доверяю.
— И не напрасно.
В подкрепление этого краткого, но
выразительного ответа, Панкс стремительна протянул свою черную, как у
угольщика, руку, и Артур горячо пожал ее.
И вот, смягчая характер своих тревог,
насколько это можно было сделать не в ущерб ясности рассказа, и заменив прямое
упоминание о матери расплывчатой ссылкой на какую-то «родственницу», он в общих
чертах поведал Панксу историю томивших его подозрениях, а также рассказал о
встрече, свидетелем которой был не так давно. Рассказ настолько заинтересовал
мистера Панкса, что он даже позабыл о радостях, таящихся в азиатском чубуке, и,
довольно небрежно ткнув его в каминную решетку рядом с щипцами и совком,
принялся яростно закручивать ко все стороны своя проволочные вихры, что в конце
концов сделало его похожим на балаганного Гамлета в сцене с призраком отца.
— Вот видите, сэр, — воскликнул он, хлопнув
Кленнэма по коленке, так что тот даже вздрогнул от неожиданности, — опять же
приходится вспомнить наш разговор о помещении капиталов! Уж я не касаюсь, того,
что вам угодно стать нищим ради исправления зла, в котором вы не повинны. Это
на вас похоже. Каков человек, таковы и его поступки. Но вы опасаетесь, что
нужны будут деньги для спасения близких вам людей от стыда и бесчестья — так
старайтесь же приобрести побольше денег!
Артур покачал головой, не сводят, однако,
задумчивого взгляда со своего собеседника.
— Старайтесь разбогатеть, сэр, — взывал Панкс
с настойчивостью, придававшей его словам силу заклинания, — Старайтесь
разбогатеть, насколько это возможно честным путем. Это ваш долг, сэр. Не ради
себя, ради других. Ловите момент. От вас зависит благополучие бедного мистера
Дойса (он-то и впрямь уже не молод). От вас зависит благополучие вашей
родственницы. Да мало ли что еще от вас зависит.
— Ну полно, полно! — сказал Артур. — На
сегодня довольно.
— Еще одно слово, мистер Кленнэм, — возразил
Панкс, — и уж тогда довольно. Почему вся нажива должна доставаться разным
хапугам, плутам и мошенникам? Почему вся нажива должна доставаться моему
хозяину и ему подобным? А ведь так оно всегда и выходит, из-за вас. Не из-за
вас лично, а из-за таких как вы. Вы сами знаете, что я прав. А я вижу это
каждый день, каждый час. Ничего другого я не вижу в жизни. Моя обязанность
состоит в том, чтобы видеть это. Потому я и говорю вам, — добавил Панкс
внушительно. — Вступайте в игру и выигрывайте!
— А что, если я вступлю и проиграю? — сказал
Артур.
— Не может этого быть, сэр, — возразил Панкс.
— Я все подробно изучил. Имя, с которым везде считаются, — неограниченные
возможности — колоссальный капитал — твердое положение — высокие связи —
поддержка в правительстве. Нет, не может быть.
Изложив эти заключительные соображения, мистер
Панкс мало-помалу угомонился: оставил свои волосы в покое — в той мере, в какой
им вообще было свойственно упомянутое состояние; взял трубку с каминной
решетки, Заново набил ее и раскурил. После этого друзья больше молчали; но
разговор продолжался без слов, поскольку одни и те же мысли занимали обоих, и
было уже около полуночи, когда мистер Панкс встал, чтобы распрощаться. Пожав
Кленнэму руку, он обошел его кругом и только тогда с пыхтеньем выкатился из
комнаты. Артур истолковал это как заверение в полной готовности мистера Панкса
прийти ему на помощь, когда бы ни понадобилось — в тех ли делах, о которых была
речь в этот вечер, или в любых других.
Весь следующий день, чем бы Кленнэм ни
занимался, известие, что мистер Панкс поместил свою тысячу фунтов в предприятия
Мердла, и слова «я все подробно изучил» не шли у него из памяти. Он думал о
том, с каким увлечением мистер Панкс относится к этому делу, хоть вообще его
увлекающейся натурой не назовешь. Он думал о Великом Государственном Учреждении
и о том, как хорошо было бы упрочить благосостояние Дойса. Он думал о мрачном и
зловещем доме, где протекло его детство и юность, и о тени, которая нависла над
этим домом, делая его еще более зловещим и мрачным, чем в старину. Он вновь и
вновь отмечал, что куда бы он ни подался, везде в глаза, в уши, в мысли
назойливо лезло знаменитое имя Мердл: он часу не мог провести за своей
конторкой, чтоб это ими не напомнило о себе через то или иное из его внешних
чувств. И ему уже казалось странным, что это все заполонявшее имя ни у кого,
видимо, не вызывает недоверия, кроме как у него. А впрочем, если рассудить, так
и он никакого недоверия не испытывает; просто до сих пор ему до всего этого
как-то не было дела.
Подобные симптомы, в дни, когда свирепствует
эпидемия, обычно служат признаком начала болезни.
