Глава 14
Советы
Когда британцы, проживающие над желтыми водами
Тибра, узнали, что их выдающийся соотечественник мистер Спарклер стал одним из
правителей Министерства Волокиты, это взволновало их не больше, чем любое
другое событие — происшествие или несчастный случай, — упомянутое на страницах
английских газет. Одни смеялись; другие в виде оправдания ссылались на то, что
пост, о котором идет речь, — чистейшая синекура и любой дурак, умеющий
подписать свое имя, для него сгодится; третьи с важностью политических оракулов
изрекали, что Децимус укрепляет свои позиции, и правильно делает; в конце
концов для того и существуют в ведомстве Децимуса различные посты, чтобы,
раздавая их, Децимус укреплял свои позиции. Нашлось несколько желчных
британцев, не пожелавших признать это положение, но возражали они только на
словах — на деле же выказали полнейшее безразличие, считая, что это их не
касается, а касается каких-то других британцев, неизвестно где обретающихся. Да
и в самой Англии целые сутки не умолкали голоса, с апломбом доказывающие, что
эти невидимые и безыменные британцы «не должны молчать», а если они
предпочитают покорно мириться с подобным безобразием, то так им и надо. Но что
это за непутевые британцы, и где они, горемыки, прячутся, и по какой причине
прячутся, и почему так упорно не желают отстаивать свои интересы, заставляя
такое множество соотечественников сокрушаться и возмущаться по этому поводу —
оставалось совершенно неясным как над желтыми водами Тибра, так и над черными
водами Темзы.
Миссис Мердл распространяла новость и
принимала поздравления с небрежно томным видом, оттенявшим значительность
события подобно тому, как оправа оттеняет игру бриллианта. Да, говорила она,
Эдмунд принял назначение. Он его принял потому, что так пожелал мистер Мердл.
Хотелось бы думать, что служба понравится Эдмунду, а впрочем, трудно сказать.
Придется большую часть года проводить в городе, а Эдмунд любит деревню. Но как
бы там ни было, это — положение, и притом недурное. Разумеется, тут имелись в
виду прежде всего заслуги мистера Мердла, но это не плохо для Эдмунда, если
служба ему понравится. Все-таки он будет при деле, и будет получать за это
деньги. А время покажет, подходит ли ему министерство больше, чем армия.
Так Бюст изощрялся в давно изученном
искусстве: притворным равнодушием к предмету подогревать общий интерес к нему.
А тем временем обойденный Децимусом Генри Гоуэн ездил из дома в дом от Порта
дель Пополо до Альбано и уверял всех своих многочисленных знакомых почти (хоть
и не совсем) со слезами на глазах, что Спарклер — самый безобидный, самый
простодушный и, в общем, самый славный осел, когда-либо пасшийся на
общественном выгоне; и что он (Гоуэн) так рад назначению его (осла) на высокий
пост, что разве только собственному назначению мог бы радоваться больше.
Спарклер просто создан для этого поста. Ничего не делать он сумеет; получать
солидное жалованье — тем более. Словом, это отличный выбор, верный, разумный,
превосходный во всех отношениях; он (Гоуэн) даже почти не в обиде, что знатная
родня забыла про него — пусть! зато этот милый осленок, которого он искренне
любит, пристроен в уютное стойло. Великодушие мистера Гоуэна этим не
ограничилось. Он никогда не упускал удобного случая привлечь к мистеру
Спарклеру внимание общества; правда, по большей части это оказывалось не к пользе
упомянутого молодого джентльмена, выглядевшего перед всеми дурак дураком — но в
добрых намерениях его друга сомневаться не приходилось.
Если у кого-нибудь и возникали такие сомнения,
то лишь у предмета нежных чувств мистера Спарклера. Мисс Фанни находилась
теперь в довольно затруднительном положении; чувства мистера Спарклера ни для
кого не составляли секрета, а она, хоть и жестоко терзала его своими капризами,
все же не отвергала его бесповоротно. Имена их достаточно часто упоминались
рядом, чтобы мисс Фанни могла счесть себя задетой, когда мистер Спарклер уж
вовсе становился посмешищем для людей; а потому она иной раз выручала своего
незадачливого поклонника, давая отпор Гоуэну с бойкостью, которой в ней было
хоть отбавляй. Но в то же время она стыдилась его, не знала, гнать ли его, или
поощрять, сознавала, что дело с каждым днем все больше запутывается, и мучилась
подозрением, что миссис Мердл, видя все это, втайне торжествует. При таком
смятении чувств и мыслей не удивительно, что после одного музыкального вечера у
миссис Мердл мисс Фанни вернулась домой крайне взволнованная, уселась за
туалетный столик в тщетных попытках расплакаться и, сердито оттолкнув сестру,
старавшуюся ее успокоить, объявила, что всех ненавидит и хотела бы умереть.
— Фанни, милочка, что случилось? Прошу тебя,
расскажи мне.
— Ах ты крот несчастный! — воскликнула Фанни.
— Ведь не будь ты слепа, как крот, ты бы не спрашивала, что случилось! Не знаю,
зачем тебе глаза, когда ты ничего не видишь, что вокруг тебя делается!
— Что-нибудь с мистером Спарклером, милочка?
— С ми-сте-ром Спарк-ле-ром! — повторила Фапни
тоном величайшего презрения, словно во всей солнечной системе не было предмета
более далекого от ее мыслей. — Нет-с, мисс Летучая Мышка, не угадали!
Но, разбранив сестру, она тут же пожалела об
этом и, всхлипывая, принялась твердить, что она сама знает, какая она злая и
гадкая, но что же делать, если ее до этого довели.
— Уж не больна ли ты, милая Фанни?
— Вздор и чепуха! — отрезала строптивая
девица, снова рассердившись. — Я так же здорова, как и ты. А то и здоровей, не
в обиду тебе будь сказано.
Бедная Крошка Доррит, видя, что любые ее
ласковые увещания только подливают масла в огонь, сочла за благо умолкнуть.
Сначала Фанни и этим была недовольна: плохо иметь сестру, которая докучает тебе
вопросами, пожаловалась она зеркалу на туалетном столике, но еще хуже иметь
сестру, от которой слова не услышишь. Она, Фанни, отлично знает, что ей подчас
трудно совладать со своим характером, что она временами становится совершенно
несносной; и когда она становится совершенно несносной, лучше всего так прямо
ей и сказать; но поскольку бог наградил ее сестрой-молчальницей, то ей никогда
так не говорят, вот и выходит, что ее попросту подбивают, даже вынуждают быть
несносной. Кроме того (сердито заметила она зеркалу), ей вовсе не нужно, чтобы
ее прощали. Это даже не к лицу старшей сестре, постоянно просить прощения у
младшей! Так вот подите же — хочет она того или нет, а ее все время коварно
ставят в такое положение, что она должна это делать. В конце концов Фанни
разразилась бурными рыданиями, а когда сестра стала утешать ее, объявила: —
Эми, ты ангел!
— Одно только я тебе скажу, моя душенька, —
заметила Фанни, когда ласки и уговоры сестры возымели свое действие. — Так
дальше продолжаться не может, должен быть какой-то конец, в ту или иную
сторону.
Ввиду того, что это заявление, хотя и весьма
категорическое, страдало некоторой расплывчатостью, Крошка Доррит предложила:
