Мистеру Спарклеру, когда тот получил от своей
нареченной позволение явиться в дом, мистер Доррит сказал, что весьма польщен
его предложением, к которому относится как нельзя более сочувственно, ибо оно,
во-первых, отвечает сердечной склонности его дочери Фанни, а во-вторых,
представляет ему счастливую возможность породниться с мистером Мердлом, самой
выдающейся личностью нашего времени. Он также в изысканнейших выражениях
упомянул о миссис Мердл, назвав ее истинным образцом красоты, грации и светских
совершенств. Однако он счел своей обязанностью заметить (в надежде, что
джентльмен столь тонкого ума, как мистер Спарклер, поймет его надлежащим
образом), что не может считать этот вопрос решенным до того, как будет иметь
удовольствие войти в письменное сношение с мистером Мердлом и убедиться в том,
что предполагаемый союз пользуется одобрением этого высокоуважаемого
джентльмена, и что его (мистера Доррита) дочь будет принята соответственно
своему положению, размерам приданого, а также видам на будущее, и займет в
Высшем Свете такое место, какого он, отец, вправе желать для нее без риска
прослыть меркантильным но, сделав эту оговорку, которой требует его
родительский долг, а также некоторое, хоть и скромное положение, занимаемое им
в обществе, он без всякой дипломатии хочет сказать, что впредь до
окончательного и, как он надеется, благоприятного исхода дела, считает
предложение мистера Спарклера условно принятым и благодарит за честь, оказанную
ему и его семейству. К этому он добавил еще несколько общих замечаний
относительно своего положения — кха — независимого джентльмена и — кхм — быть
может, несколько ослепленного любовью отца. Короче говоря, он принял
предложение мистера Спарклера почти совершенно так, как в давно минувшие
времена принял бы от него две или три полукроны.
Мистер Спарклер, слегка обалдев от этого
словоизвержения, обрушившегося на его беззащитную голову, отвечал кратко, но
выразительно: он, мол, давно уже разглядел, что мисс Фанни — девица без всяких
там фиглей-миглей, а что касается старика, так тот наверняка даст согласие.
Тут, однако, владычица его дум захлопнула его, как табакерку с крышкой на
пружине, и выпроводила вон.
Когда мистер Доррит вскоре после этого
отправился засвидетельствовать свое почтение Бюсту, ему был оказан самый
почетный прием. Миссис Мердл уже знала обо всем от Эдмунда. Поначалу новость
несколько удивила ее, так как она считала Эдмунда убежденным холостяком.
Общество всегда считало Эдмунда убежденным холостяком. Вместе с тем от нее,
разумеется, не укрылось (у нас, у женщин, чутье на такие вещи, мистер Доррит!)
то глубокое впечатление, которое произвела на Эдмунда мисс Доррит; положительно
следует от имени Общества предъявить мистеру Дорриту претензию: зачем он привез
сюда столь обворожительную девушку, которая сводит с ума всех своих
соотечественников в Риме!
— Смею ли я заключить, сударыня, — сказал
мистер Доррит, — что выбор, сделанный мистером Спарклером — кха — заслужил ваше
одобрение?
— Поверьте, мистер Доррит, — отвечала его
собеседница, — лично я просто в восторге.
Мистер Доррит был счастлив это слышать.
— Лично я, — повторила миссис Мердл, — в
восторге.
Это «лично я», невзначай повторенное дважды,
побудило мистера Доррита высказать надежду, что мистер Мердл также отнесется к
делу благосклонно.
— Я не решилась бы, — возразила миссис Мердл,
— давать положительный ответ за мистера Мердла; мужчины, в особенности те, кого
в Обществе принято называть капиталистами, смотрят на такие вещи по-своему. Но
я склонна предполагать — разумеется, это всего лишь мое предположение, мистер
Доррит! — что и мистер Мердл также… — сделав паузу, она окинула взглядом
собственную особу, после чего договорила: — будет в восторге.
При словах, «те, кого в обществе принято
называть капиталистами», мистер Доррит кашлянул, словно бы ощутив какое-то
неудобство внутри. Миссис Мердл заметила это и тотчас же спохватилась.
— Собственно говоря, об этом можно было бы и
не упоминать, мистер Доррит; я просто высказала вслух свою мысль, что вполне
естественно в разговоре с человеком, которого я так высоко ценю и с которым
льщу себя надеждой оказаться в родственных отношениях. Надо полагать, ваши
взгляды совпадают со взглядами мистера Мердла — хотя, правда, коммерческая
деятельность, которой, к счастью или к несчастью, пришлось посвятить себя
мистеру Мердлу, при всем ее размахе, пожалуй, несколько ограничивает его
кругозор. Я настоящий младенец во всем, что касается коммерческой деятельности,
— прибавила миссис Мердл, — но мне кажется, мистер Доррит, что таково ее
неизбежное следствие.
Эта словесная игра, напоминавшая качанье на
доске, концы которой попеременно взлетают вверх, уравновешивая друг друга,
оказалась для мистера Доррита отличным средством против кашля. С отменной
учтивостью он заметил, что не может согласиться с высказанным мнением, — хоть
оно и исходит из уст миссис Мердл, совершенства ума и красоты (за комплимент он
был вознагражден грациозным поклоном), — ибо глубоко убежден, что предприятия
мистера Мердла, перед которыми дела других людей кажутся мышиной возней, могут
лишь способствовать свободному полету породившего их гения.
— Вы — воплощенное великодушие, — сказала в
ответ миссис Мердл, с одной из самых своих подкупающих улыбок, — будем
надеяться, что вы правы. Но не скрою от вас, все, что относится к делам,
внушает мне почти суеверный страх.
Мистер Доррит не преминул ввернуть еще один
комплимент: дела, сказал он, как и время (которым так дорожат деловые люди),
созданы для рабов, а миссис Мердл привыкла повелевать — зачем же ей о них
думать? Миссис Мердл рассмеялась и сделала вид, будто Бюст залился краской
смущения — один из ее коронных номеров.
— Я только потому заговорила об этом, —
пояснила она, — что мистер Мердл всегда горячо интересовался судьбой Эдмунда и
непременно желал обеспечить его будущее. Общественное положение Эдмунда вам
известно. Что касается средств, то тут он во всем связан с мистером Мердлом.
Будучи полной тупицей в деловых вопросах, я не могу вам сказать ничего больше.
Мистер Доррит снова поспешил выразиться в том
смысле, что царицы и волшебницы не созданы для дел. Затем он упомянул о своем
намерении, в качестве джентльмена и отца, обратиться к мистеру Мердлу с
письмом. Миссис Мердл с большим чувством — или с большим искусством, что в
данном случае было одно и то же, — приветствовала это намерение — и
позаботилась сама со следующей же почтой отправить письмецо Восьмому чуду света.
