— Разумеется, мой ангел, пока не вернется
папа! Эдвард, я полагаю, в счет не идет, даже когда он здесь, а когда он в
Неаполе или в Сицилии, то и подавно. Итак, я хотела сказать, — всегда ты,
милочка, умудришься перебить и спутать все мысли! — когда ты останешься одна с
миссис Дженерал, Эми, не слушай, если она начнет тебе петь про то, как она
уважает папу или как папа уважает ее. Можешь быть уверена, она не упустит
случая. Знаю я эту ее манеру красться, нащупывая путь лапками в перчатках. Так
вот притворись, что ты ничего не понимаешь. А если папа, вернувшись, намекнет,
что он не прочь дать тебе миссис Дженерал в маменьки (без меня это еще
вероятнее), ты ему отвечай напрямик; «Позвольте, мол, вам сказать, папа, что я
решительно против этого. Фанни, мол, меня предупреждала на этот счет, и она
тоже против, и я против». Я вовсе не думаю, что твои слова возымеют
какое-нибудь действие, сомневаюсь даже, сумеешь ли ты достаточно твердо
произнести их. Но речь идет о долге — дочернем долге, — и ты должна исполнить его,
всеми силами стараясь помешать миссис Дженерал усесться на хозяйское место в
нашем доме. Едва ли твоего сопротивления надолго хватит — тем более, что тебе
придется иметь дело с папой, — но я хочу, чтоб ты хотя бы почувствовала, что
сопротивляться необходимо. Что до меня, то я, со своей стороны, сделаю все,
чтобы не допустить этого брака, и не оставлю тебя одну, голубка, можешь не
бояться. Все преимущества, которые мне сулит положение замужней молодой дамы,
не лишенной привлекательности, и которые прежде всего я намерена использовать
против этой женщины — будут обрушены на голову миссис Дженерал и на ее
фальшивые букли (убеждена, что они фальшивые, хоть, кажется, только сумасшедший
мог бы заплатить деньги за подобное безобразие!).
Крошка Доррит выслушала все это, не пытаясь
возражать, но и не выказывая готовности следовать полученному совету. Что до
Фанни, то она как бы покончила расчеты со своей прежней жизнью и, сказав
девичеству «прости», принялась, со свойственным ей пылом, готовиться к
предстоящей серьезной перемене.
Приготовления заключались в том, что горничная
мисс Фанни была под охраной курьера снаряжена в Париж для закупки тех
принадлежностей гардероба невесты, которым в английском языке не находится
достаточно изысканных наименований; называть же их по-французски мы не считали
бы уместным, ибо (вопреки требованиям светского тона) стараемся придерживаться
того языка, на котором эта книга написана. И вскоре роскошное приданое,
закупленное упомянутыми доверенными лицами, пошло кочевать из таможни в
таможню, проходя сквозь строй попрошаек в мундирах, протягивающих руку над
каждым открываемым сундуком, словно все это доблестное воинство испытало судьбу
полководца Велизария
[36].
Их было так много, что, если бы курьер не потратил
полтора бушеля серебряных монет на облегчение их горестной участи, все приданое
превратилось бы в лохмотья от бесконечных осмотров, еще не доехав до Рима. По
счастью, этой опасности удалось избегнуть, и, благополучно проделав весь путь,
дюйм за дюймом, оно в полной сохранности прибыло на место.
Там покупки были показаны избранному кругу
представительниц прекрасного пола и вызвали бурю ненависти в их нежных сердцах.
Меж тем уже шла полным ходом подготовка к торжественному дню, когда части этих
сокровищ предстояло быть выставленной для всеобщего обозрения. Приглашения на
свадебный завтрак получила половина английской колонии в городе Ромула; а те,
кто их не получил, спешно оттачивали оружие, готовясь наблюдать церемонию
издали в качестве критиков-волонтеров. Известный английский аристократ синьор
Эдгардо Доррит, несмотря на грязь и распутицу, прибыл на почтовых прямо из
Неаполя (где он совершенствовался в искусстве светского обхождения, вращаясь
среди местной знати), чтобы украсить своим присутствием брачную церемонию.
Лучшие повара лучшей в Риме гостиницы были поставлены на ноги для свадебного
завтрака. Чеки мистера Доррита едва не привели к краху банк Торлониа
[37].
Британский консул за все свое консульство не мог припомнить подобной свадьбы.
И вот настал долгожданный день. Волчица
Капитолия могла завыть от зависти, глядя, какие празднества задают ныне
дикари-островитяне.
[38]
Статуи развратных римских императоров со злодейскими
лицами, чьих свирепых черт не облагородил даже льстивый резец ваятеля, могли
спрыгнуть со своих пьедесталов при виде невесты и пуститься за нею в погоню.
Заглохший фонтан, у которого во время оно умывались гладиаторы, мог вновь
забить в честь радостного события. Храм Весты
[39] мог подняться из развалин,
чтобы послужить этому событию фоном. Многое могло случиться — но не случилось.
Так подчас и разумные существа — вплоть до царей и цариц творения — многое
могут, но ничего не делают.
Свадьба была отпразднована с неслыханным
великолепием; монахи в черных рясах, в белых рясах, в коричневых рясах
останавливались и смотрели вслед экипажам; бродяги в овечьих шкурах, наигрывая
на дудке, просили подаяния под окнами; англичане-волонтеры не отставали от
брачного кортежа; но вот уже день стал клониться к закату; праздник понемногу
утих; на тысяче колоколен зазвонили к вечерне, словно никакой свадьбы и не
было; и св. Петр горделиво возносил к небу свой купол, знать не желая об этом
событии.
А невеста тем временем была уже далеко на пути
к Флоренции. Особенность этой свадьбы состояла в том, что казалось, в ней
участвовала только невеста. Никто не замечал жениха. Никто не замечал первой
подружки невесты. Да и трудно было заметить Крошку Доррит, исполнявшую эту
обязанность, среди ослепительного сверкания праздника. Итак, невеста — теперь
уже новобрачная — уселась в роскошную карету, где случайно оказался и ее
супруг, и после нескольких минут езды по ровной дороге стала увязать в Трясине
Уныния
[40],
а впереди был долгий, долгий путь, весь в ухабах и выбоинах.
Говорят, это часто случалось и случается с брачными экипажами.
