— Очень рад, что мне, наконец, удалось найти
тебя, Эми, — сказал он. — Очень рад, что мне — кхм — хоть кого-нибудь удалось
найти. Здесь, видно — кха — о моем возвращении так мало думали, что я, пожалуй
— кха-кхм — должен принести свои извинения за то, что вообще — кха — позволил
себе вернуться.
— Мы уже не надеялись, что ты приедешь
сегодня, дорогой Уильям, — сказал ему брат. — Ведь ночь на дворе.
— Я крепче тебя, мой милый Фредерик, —
возразил глава семейства с состраданием, в котором слышался укор, — и могу
путешествовать в любой час, не опасаясь — кха — за свое здоровье.
— Конечно, конечно, — поспешил ответить
Фредерик, смутно догадываясь, что он сказал что-то невпопад. — Конечно, Уильям.
— Благодарю, Эми, — заметил мистер Доррит
дочери, помогавшей ему раскутаться. — Я справлюсь и сам. Не хочу — кха —
утруждать тебя, Эми. — Можно мне получить ломтик хлеба и стакан вина, или это —
кха — потребует чересчур больших хлопот?
— Дорогой отец, через пять минут ужин будет на
столе.
— Благодарю, дитя мое, — отвечал мистер Доррит
обиженным тоном, — боюсь, я — кха — слишком много доставляю хлопот. Кхм. Миссис
Дженерал здорова?
— Миссис Дженерал жаловалась на усталость и
головную боль, дорогой мой; когда мы отказались от мысли дождаться вас сегодня,
она ушла спать.
Быть может, мистеру Дорриту понравилось, что
его предполагаемое запоздание так расстроило миссис Дженерал. Во всяком случае,
лоб у него разгладился, и он сказал с явным удовольствием:
— Весьма прискорбно слышать, что миссис
Дженерал нездорова.
Во время этого короткого разговора дочь
присматривалась к нему с особенным вниманием, словно он казался ей постаревшим
или вообще как-то изменившимся. Он это, должно быть, заметил и рассердился,
судя по тому, что, избавившись от своей дорожной одежды и подойдя к камину, он
сказал ворчливым тоном:
— Что ты меня так разглядываешь, Эми? Что
вызывает у тебя такой — кха — преувеличенный интерес к моей особе?
— Простите, отец, я нечаянно. Мне просто
приятно видеть вас снова, вот и все.
— Не говори «вот и все», потому что — кха —
это отнюдь не все. Тебе — кхм — тебе кажется, — продолжал мистер Доррит с
обличающей многозначительностью, — что я нездоров.
— Мне кажется, что вы немного устали, голубчик
мой.
— Вот и ошибаешься, — сказал мистер Доррит. —
Кха. Ничуть я не устал. Кха-кхм. Я сейчас бодрей, чем был до поездки.
Чувствуя его раздражение, она не стала
спорить, только тихонько прижалась к его плечу. Он вдруг свесил голову и
задремал, но через минуту встрепенулся.
— Фредерик, — сказал он, обращаясь к брату, стоявшему
по другую его сторону, — советую тебе немедленно лечь в постель.
— Нет, Уильям, я посижу с тобой, пока ты
будешь ужинать.
— Фредерик, — возразил он, — я прошу тебя лечь
в постель. Я настаиваю на том, чтобы ты сейчас же лег в постель. Тебе — кхм —
давно уже пора быть в постели. Ты такой слабый.
— Ну, ну, ну! — сказал старик, готовый на все,
лишь бы сделать брату приятное. — Ты прав, Уильям. Я в самом деле слаб.
— Мой милый Фредерик, — произнес мистер Доррит
с неподражаемым чувством превосходства над дряхлым и немощным братом, — в этом
не приходится сомневаться. Мне крайне грустно видеть, как ты ослабел. Кха. Это
для меня большое огорчение. Кхм. Я нахожу, что у тебя совсем больной вид. Такой
образ жизни не по тебе. Нужно больше думать о своем здоровье, больше думать о
своем здоровье.
— Так мне пойти лечь? — спросил Фредерик.
— Сделай милость, Фредерик, — сказал мистер
Доррит. — Ты меня этим крайне обяжешь. Покойной ночи, брат. Надеюсь, сон
подкрепит тебя. Мне решительно не нравится твой вид. Покойной ночи, мой милый.
— Отпустив брата с этим сердечным напутствием, он снова задремал, прежде чем
тот успел дойти до порога; и если бы не дочь, ткнулся бы прямо в огонь головой.
— Твой дядя стал совсем плох, Эми, — сказал
он, сразу же очнувшись. — Бормочет что-то — кха — так, что нельзя разобрать, а
порой — кхм — и вовсе заговаривается. Я его — кха-кхм — еще таким не видел. Не
болел ли он тут без меня?
— Нет, отец.
— Он очень — кха — переменился, верно, Эми?
— Я как-то не замечала, отец.
— Очень одряхлел, — сказал мистер Доррит. —
Очень одряхлел. Мой бедный добрый Фредерик, видно, что его силы падают с каждым
днем. Кха. Даже если вспомнить, каким я его оставил, он — кхм — заметно
одряхлел.
Ужин, накрытый здесь же, на маленьком столике,
у которого он давеча увидел Эми за вышиваньем, отвлек его мысли от брата. Она
села рядом, по старому, давно уже забытому обыкновению. За столом никто не
прислуживал, и она сама подавала ему еду, наливала вино в стакан, как всегда
делала это в Маршалси. Впервые после перемены в их судьбе ей выпала такая
возможность. Она избегала смотреть на него, чтобы не вызвать новой вспышки
гнева; дважды в течение ужина она замечала, как он вдруг вскидывал на нее глаза
и тотчас же оглядывался по сторонам, будто спешил убедиться, что это не та
комната, в которой они коротали долгие тюремные вечера, и оба раза он ощупывал
рукой голову, словно искал свою старую черную ермолку — хотя сей заслуженный
головной убор так и не увидел свободы и, безжалостно брошенный в стенах Маршалси,
до сих пор совершал прогулки по двору на чьей-то голове.
Ел он мало, но за столом сидел долго, и не раз
снова заводил разговор о печальном состоянии брата. Сокрушаясь и сетуя, он,
однако, был довольно беспощаден в подборе выражений. Приходится сознаться,
говорил он, что бедный Фредерик — кха-кхм — выжил из ума. Да, иначе не скажешь:
именно выжил из ума. Несчастный! Страшно даже подумать, каково было Эми
выносить его общество — слушать бессвязное и бессмысленное бормотанье бедняги,
да, бессвязное и бессмысленное бормотанье; она бы, верно, пропала с тоски, если
бы не спасительное присутствие в доме миссис Дженерал. Весьма прискорбно,
повторил он с прежним удовольствием, что эта — кха — достойнейшая особа
захворала.
