Мистер Доррит, не теряя времени, адресовался к
вдовцу за выяснением этого деликатного обстоятельства и, узнав, что последний
имел обыкновение вносить на имя миссис Дженерал триста фунтов в год, вычислил
без особого труда, что ему придется вносить четыреста. Но миссис Дженерал была
сродни тем предметам с блестящей поверхностью, на которые взглянешь — и кажется,
что они стоят любых денег, а потому мистер Доррит тут же формально просил ее
позволения отныне считать ее членом своей семьи. Позволение было милостиво
дано, и миссис Дженерал перекочевала на новое место.
Наружность миссис Дженерал, включая ее юбки,
игравшие тут не последнюю роль, производила внушительное впечатление: всего
было много, все шуршало, все казалось массивным и величественным. Держалась она
всегда прямо, твердой рукой натягивая бразды Приличий. Она могла бы подняться
на вершину Альп и спуститься в недра Геркуланума — что и делала не раз, — не
измяв ни единой складочки платья, не переколов ни единой булавки. Если ее лицо
и волосы казались присыпанными мукой, словно она жила на какой-то сверхаристократической
мельнице, то дело было не в пудре и не в седине, а скорей в ее известковой
природе. Если ее глаза смотрели без всякого выражения, то это потому, что,
должно быть, им нечего было выражать. Если на лбу у нее почти не было морщин,
то это потому что его никогда не бороздил отпечаток какой-либо мысли. Холодная,
восковая, потухшая женщина — которая, впрочем, никогда не светила и не грела.
У миссис Дженерал не было собственных мнений.
Ее метод шлифования ума заключался в том, чтобы уничтожать способность к
собственным мнениям. В голове у нее было устроено нечто вроде замкнутой
железнодорожной колеи, по которой кружили маленькие поезда чужих мнений,
никогда не сталкиваясь и никогда друг друга не перегоняя. При всей своей
приверженности к приличиям она не могла бы отрицать, что не все так уж прилично
в этом мире; но у миссис Дженерал был свой способ отделываться от непорядков;
она поворачивалась к ним спиной и делала вид, что их нет. Это входило в ее
систему шлифования ума — все затруднительное затолкать подальше в ящик,
запереть на ключ и сказать, что этого не существует. Самый легкий выход и
безусловно самый удобный.
В разговоре с миссис Дженерал нужно было
избегать всего, что могло ее шокировать. Несчастья, горести, преступления — все
это были запретные темы. Страсть должна была замирать в присутствии миссис
Дженерал, а кровь — превращаться в воду. А то, что за вычетом всего упомянутого
еще оставалось в мире, миссис Дженерал почитала своей обязанностью покрывать
густым слоем лака. Обмакнув самую маленькую кисточку в самую большую банку, она
покрывала лаком поверхность каждого предмета, который предлагала вниманию своих
воспитанниц. Чем больше трещин было на этом предмете, тем усерднее миссис
Дженерал его лакировала.
Лак был в голосе миссис Дженерал, лак был в
каждом ее прикосновении, лак источала, казалось, вся ее особа. Даже сны ей
снились лакированные — если только она видела сны, покоясь в объятиях святого
Бернара, под его гостеприимной кровлей, укрытой пушистым снегом.
Глава 3
В пути
Яркое утреннее солнце слепило глаза, вьюга
утихла, туман рассеялся, и в горном воздухе, теперь легком и чистом, дышалось
так свободно, словно наступила совсем другая, новая жизнь. В довершение иллюзии
твердая почва под ногами как будто растворилась, и гора, сверкающее
нагромождение белых глыб и круч, казалось, парила между лазурным небом и
землей, точно гигантское облако.
От ворот монастыря тоненькой ниточкой вилась
вниз по склону тропка, то и дело обрываясь в снегу, и небольшие пятнышки,
черневшие там и сям, словно узелки на нитке, указывали места, где трудились
монахи, расчищавшие путь. Снег у входа уже снова подтаивал, истоптанный
множеством ног. Из конюшни выводили мулов, привязывали к кольцам, ввинченным в
стену, и снаряжали в дорогу: надевали сбрую с колокольчиками, прилаживали
вьюки; звенели, разносясь далеко кругом, голоса погонщиков и верховых. Кое-кто,
встав спозаранку, уже тронулся в путь; на плато за небольшим озером, синевшим у
стен монастыря, и вдоль склона, по которому накануне поднимались наши путешественники,
двигались фигурки людей и животных, казавшиеся крохотными среди необъятного
снежного простора, и мелодичная перекличка голосов и колокольчиков затихала
вдали.
В комнате, где путешественники ужинали
накануне, уже весело потрескивал огонь, разведенный поверх вчерашнего пепла, и
его отблески озаряли скромный завтрак, состоявший из хлеба, масла и молока.
Озаряли они и дорритовского курьера, который приготовлял для своих господ чай и
закуску, пользуясь провизией, захваченной в дорогу вместе с припасами для
пропитания громоздкой свиты. Мистер Гоуэн и Бландуа из Парижа уже позавтракали
и прогуливались у озера, куря сигары.
— Ага, его фамилия Гоуэн, — проворчал Тип, он
же Эдвард Доррит, эсквайр, листая книгу записи проезжающих, покуда все семейство
рассаживалось за столом. — Ну, так этот Гоуэн — ничтожный фат, если угодно
знать мое мнение! Я бы его проучил, да только руки пачкать не хочется. И
счастье его, что мне этого не хочется. Как его жена, Эми? Ты ведь, наверно,
знаешь. Без тебя в таких делах не обходится.
— Ей лучше, Эдвард. Но они не едут сегодня.
— Не едут сегодня? Ну, везет этому субъекту, —
сказал Тип. — Он бы от меня так дешево не отделался.
— Решили, что ей сегодня не стоит трястись в
седле и лучше, если она денек полежит в постели и отдохнет.
— Правильно решили. Но ты говоришь так, как
будто ухаживала за ней. Уж не взялась ли ты (ничего, миссис Дженерал здесь нет)
— уж не взялась ли ты за старое, Эми?
Задавая этот вопрос, он лукаво скосил глаза на
отца и мисс Фанни.
— Я только заходила узнать, не могу ли я
чем-нибудь помочь, Тип, — отвечала Крошка Доррит.
— Тебя ведь просили не называть меня Типом,
Эми, — сказал молодой человек, недовольно нахмурясь, — никак ты не отстанешь от
этой привычки.
— Я, право, не нарочно, Эдвард, милый. Я
забыла. Ведь прежде мы всегда тебя так звали, вот это имя и сорвалось у меня с
языка само собой.
— Да, да, конечно! — вмешалась мисс Фанни. —
Прежде и всегда и само собой — опять старая песня! Все это вздор, сударыня! Я
отлично знаю, отчего вы принимаете такое участие в этой миссис Гоуэн. Меня не
обманешь.
— Я и не хочу обманывать тебя, Фанни. Не
сердись.
— Легко сказать не сердись! — вскричала
старшая сестра, передернув плечами. — Да у меня просто терпения не хватает!
(Это вполне соответствовало истине.)
— Фанни, душа моя, — откликнулся мистер
Доррит, округляя брови. — Что ты хочешь сказать? Объяснись, прошу тебя.
