С живостью, свойственной ему от природы, он
пальцами стянул глаза к переносице, очертил в воздухе большой крючковатый нос,
растрепал волосы, надул верхнюю губу, изображая густые усы, и закинул на плечо
полу воображаемого плаща. Разыгрывая эту пантомиму с быстротой, недоступной
представлению тех, кому не случалось наблюдать итальянских крестьян, он еще
ухитрился изобразить на своем лице странную и зловещую улыбку. Но мгновение
спустя он уже опять был самим собой и растерянно глядел на своего покровителя.
— Ради всего святого, что это должно означать?
— спросил Кленнэм. — Вы знаете человека по фамилии Бландуа?
— Нет! — сказал мистер Баптист, энергично
тряся головой.
— Но вы только что изображали кого-то, кто
вместе с нами слушал эту песенку, не так ли?
— Да! — сказал мистер Баптист, столь же
энергично кивая головой.
— Так разве этого человека звали не Бландуа?
— Нет! — сказал мистер Баптист. — Altro,
altro, altor! — К движению головы он присоединил движение указательного пальца,
и то еще протест казался ему недостаточно выразительным.
— Погодите! — воскликнул Кленнэм и, достав
афишку, разложил ее на конторке. — Он это или не он? Вы поймете, если я
прочитаю вам вслух?
— Пойму, пойму. Все пойму.
— Но вы и глазами следите тоже. Подите сюда и
смотрите, что я читаю.
Мистер Баптист стал подле Артура и, быстро
водя глазами по строчкам, с нетерпением выслушал все от начала до конца, после
чего с силой прихлопнул афишку обеими ладонями, точно хотел раздавить какое-то
ядовитое насекомое, и, повернувшись к Артуру, крикнул:
— Он! Он самый!
— Кавалетто! — с большим волнением сказал
Кленнэм. — Вы не знаете, как это для меня важно! Скажите, где вы повстречались
с этим человеком?
Мистер Баптист, явно смущенный вопросом,
медленно снял руки с афишки, попятился на несколько шагов, сделал вид, будто
стряхивает с рук пыль, и, наконец, через силу ответил:
— A Marsiglia — в Марселе.
— Что он делал там?
— Сидел в тюрьме. Он — altro! — Мистер Баптист
снова приблизился и договорил шепотом: — Он убийца!
Кленнэм отшатнулся, как от удара — слишком
страшным было это слово в применении к человеку, с которым имела дела его мать.
А Кавалетто между тем упал на одно колено и, отчаянно жестикулируя, умолял,
чтобы ему позволили объяснить, каким образом он очутился в такой чудовищной
компании.
Он чистосердечно рассказал Кленнэму о том, как
он угодил в тюрьму за контрабандные делишки, но, выйдя на волю, твердо решил
больше ничем подобным не заниматься. Как однажды в харчевне «Утренняя Заря», в
городе Шалоне на Соне, он был среди ночи разбужен человеком, который оказался
тем самым убийцей, его сотоварищем по марсельской тюрьме; как этот убийца
предложил ему продолжать путь вместе; как ужас и отвращение заставили его
тайком убежать из харчевни на рассвете и как с той поры он живет в постоянном
страхе, что убийца разыщет его и опять станет навязывать ему свою дружбу. В
течение всего рассказа он с особенным выражением упирал на слово «убийца»,
каждый раз заставляя Кленнэма содрогаться; а дойдя до конца, вдруг вскочил,
вцепился снова в печатный листок с горячностью, которая у любого уроженца
северных широт служила бы несомненным признаком умопомешательства, и завопил:
«Это он! Это он, убийца!»
В своем неистовстве он чуть было не позабыл,
что не так давно видел убийцу в Лондоне. Кленнэм ухватился за это сообщение в
надежде, что, может быть, встреча про изошла после того вечера, когда Бландуа,
или Ланье, или Риго приходил к его матери; но точность, с которой Кавалетто
припомнил время и место, не оставляла простора для сомнений: случилось это
раньше.
— Послушайте, — с глубочайшей серьезностью
сказал Артур. — Здесь написано, что этот человек пропал без вести.
— Тем лучше! — воскликнул Кавалетто, набожно возводя
глаза к небу. — Слава пресвятой деве! Проклятый убийца!
— Не так уж это хорошо, — возразил Артур, —
потому что я не буду знать покоя, пока не раскроется тайна его исчезновения.
— Тысяча извинений, благодетель мой! Это
совсем меняет дело.
— Вот что, Кавалетто, — сказал Кленнэм, взяв
его за плечо и слегка повернув к себе, так, чтобы их взгляды встретились. — Я
знаю, что вы мне благодарны всем своим добрым сердцем за то немногое, что я мог
для вас сделать.
— Клянусь в этом! — вскричал Кавалетто.
— Не нужно. Так вот, если бы вам удалось найти
этого человека, или узнать, что с ним сталось, или вообще добыть какие-нибудь
сведения о нем, вы бы мне оказали неоценимую услугу, за которую я был бы вам
так же благодарен, как вы мне, причем с большим основанием.
— Я не знаю, где его искать, — воскликнул
маленький итальянец, с жаром целуя руку Кленнэма. — Не знаю, с чего начинать.
Не знаю, кого расспрашивать. Но все это пустяки. Не будем унывать! Сейчас же за
дело!
— Только помните, Кавалетто, никому ни слова.
— Altro! — вскричал Кавалетто — и был таков.
Глава 23
Миссис Эффери даст условное обещание
касательно своих снов
Нелегкий день выдался для младшего компаньона
фирмы Кленнэм и Дойс. Даже оставшись один, он не мог позабыть выразительные
жесты и гримасы мистера Баптиста, иначе Джованни-Батиста Кавалетто, и как ни
старался сосредоточиться на делах фирмы — мысли его упорно возвращались к тому
же мучительному вопросу. Вообразите себе преступника, осужденного вечно
качаться в лодке, прикованной на середине реки, над тем местом, где он утопил
свою жертву; волны бегут и бегут мимо, а перед ним все время маячит на дне
неподвижное тело и лишь слегка изменяет свои жуткие очертания, то растягиваясь,
то съеживаясь под рябью воды. Так и Артур в водовороте сменявших друг друга дум
и забот все время видел один зловещий, навязчивый образ, и не мог уйти от него,
как ни старался.
Он теперь был уверен, что Бландуа (или как там
его на самом деле звали) не просто негодяй, а нечто похуже, и эта мысль
положительно угнетала его. Если бы даже завтра тайна загадочного исчезновения
разъяснилась, это не могло изменить того факта, что его мать поддерживала
отношения с таким человеком. Пусть никто, кроме него, не знает об этих
отношениях и о том, что мать почему-то слушалась и боялась своего странного
гостя; но как ему самому отделить то, что он знал, от своих старых опасений,
как поверить, что за этими отношениями не крылось ничего дурного?
