Продолжая свой обход по настоянию Флоры,
которая становилась все тяжелее и тяжелее, они попали в ту комнату под самой
крышей, что когда-то служила Артуру спальней. Мысли Артура были заняты совсем
другим; и все же многое врезалось ему в память (как он поздней имел случай
убедиться): спертый, застоявшийся воздух в комнатах верхнего этажа; отпечатки
их ног на полу, покрытом густым слоем пыли; и как одна из дверей долго не
открывалась, и миссис Эффери в страхе уверяла, что кто-то держит ее изнутри, да
так и осталась при своем убеждении, хотя все поиски «кого-то» ни к чему не
привели. Когда, наконец, они вернулись в комнату больной, Патриарх стоял у
камина и слушал миссис Кленнэм, которая, заслонясь от огня рукой в митенке,
говорила ему что-то вполголоса; он встретил их несколькими простыми словами, но
его голубые глаза, отполированный череп и шелковистые кудри придали этим словам
величайшее глубокомыслие и пронизали их пафосом любви к ближнему.
— Так вы, стало быть, осматривали дом,
осматривали дом, — дом — осматривали дом!
И эта фраза, ничем не замечательная сама по
себе, в его устах становилась истинным перлом мудрости и красноречия, так что
хотелось оправить ее в рамку и повесить над своим изголовьем.
Глава 24
Вечер долгого дня
Великий Мердл, краса и гордость нации,
продолжал свой триумфальный путь. Уже для всех стало ясно, что человек,
облагодетельствовавший общество, выкачав из него столько денег, не может долее
оставаться в рядах среднего сословия. Утверждали, что ему сулят баронетство,
поговаривали даже о звании пэра. Упорно держался слух, будто он не пожелал
украсить свое золотое чело бароиетской короной, будто откровенно дал понять
лорду Децимусу, что баронета ему мало, будто так прямо и сказал: «Нет; либо
пэр, либо просто Мердл». Если верить тому же слуху, последнее обстоятельство
заставило лорда Децимуса погрузиться в трясину сомнений чуть не до самого
своего аристократического подбородка. Ибо Полипы, образуя в мироздании
замкнутую систему, были твердо убеждены, что такая честь подобает только им, и
если какой-нибудь полководец, моряк или законоблюститель удостаивался титула,
они смотрели на него как на непрошеного гостя, которого скрепя сердце пришлось
впустить в семейную резиденцию, но за которым тотчас же снова захлопывалась
дверь. Лорд Децимус и сам разделял этот наследственный предрассудок, но его
затруднения (твердила неугомонная молва) усугублялись еще тем, что указанной
чести давно уже домогалось несколько Полипов, и великий муж являлся для них
нежелательным и грозным конкурентом. Словом, слухов, справедливых или ложных,
ходило множество; и лорд Децимус, занятый или якобы занятый поисками достойного
разрешения задачи, сам давал им пищу, когда у всех на глазах со слоновьей
грацией подхватывал мистера Мердла хоботом и пускался в джунгли трескучих фраз
о Колоссальной предприимчивости, Благосостоянии нации, Кредите, Капитале,
Процветании и прочее и прочее.
Время тихо размахивало своей древней косой, и
вот уже три месяца пролетело с того дня, когда на Иностранном кладбище в Риме
опустили в одну могилу двух братьев-англичан. Мистер и миссис Спарклер успели
переселиться в собственное гнездышко — небольшой особняк в полипьем духе, весь
пропахший конюшней и позавчерашним супом, образец всех возможных неудобств,
который, однако же, стоил неслыханных денег по причине своего местонахождения в
центре обитаемого мира. Обретя, наконец, это завидное пристанище (для многих и
в самом деле служившее предметом зависти), миссис Спарклер собралась было
немедленно приступить к сокрушению Бюста, но начало военных действий пришлось
отложить в связи с прибытием из Италии курьера, привезшего скорбную весть.
Миссис Спарклер, отнюдь не бесчувственная от природы, встретила эту весть
бурным приступом горя, продолжавшимся целых двенадцать часов, после чего
оправилась и занялась своим трауром, который требовал неукоснительного
внимания, чтобы, упаси боже, не оказаться менее элегантным, чем у миссис Мердл.
Курьер же, согласно светской хронике повергнув в печаль не одно благородное
семейство, уехал обратно в Рим.
Мистер и миссис Спарклер только что отобедали
под сенью своей печали, и миссис Спарклер полулежала в гостиной на диване. Был
жаркий летний воскресный вечер. Пристанищу в центре обитаемого мира всегда
недоставало воздуху, словно оно страдало хроническим насморком, но в этот вечер
там просто нечем было дышать. Колокола ближних церквей уже перестали
врезываться в нестройный уличный шум, и церковные окна в серой сумеречной мгле
из желтых сделались черными; свет в них погас, и жизнь замерла. Миссис Спарклер,
лежа на диване, могла смотреть в раскрытое окно, где над ящиками с резедой и
другими цветами виднелась стена противоположного дома, но это зрелище надоело
ей. Миссис Спарклер могла смотреть в другое окно, за которым был виден ее муж,
стоявший на балконе, но и это зрелище надоело ей. Миссис Спарклер могла
созерцать собственную фигуру в изящном траурном наряде, но даже и это зрелище
надоело ей — хотя, разумеется, меньше, чем другие два.
— Точно в колодце лежишь, — сказала миссис
Спарклер, раздраженно меняя позу. — Господи, Эдмунд, скажи хоть что-нибудь,
если тебе есть что сказать!
Мистер Спарклер мог бы ответить, не погрешив
против истины: «Жизнь моя, мне нечего сказать». Но, не додумавшись до такого
ответа, он удовольствовался тем, что вернулся с балкона в комнату и стал перед
диваном жены.
— Ах, боже мой, Эдмунд! — воскликнула миссис
Спарклер, раздражаясь еще сильней. — Ты сейчас втянешь эту резеду в нос.
Перестань!
Мистер Спарклер, мысли которого находились
далеко — от его головы во всяком случае, — держал в руке веточку резеды и так
энергично нюхал ее, что указанная опасность, пожалуй, не была преувеличена.
Смущенно улыбнувшись, он сказал: «Виноват, душа моя!» — и выбросил резеду в
окно.
— Не стой тут, ради бога, у меня от этого
голова болит, — снова начала миссис Спарклер через минуту. В этой полутьме ты
возвышаешься, точно башня какая-то. Сядь, сделай милость.
— Сейчас, душа моя, — сказал мистер Спарклер и
покорно придвинул себе стул.
— Если бы я не знала, что самый долгий день в
году уже миновал, — сказала Фанни, отчаянно зевая, — я подумала бы, что это
именно сегодня. За всю жизнь не запомню такого бесконечного дня.
— Это твой веер, любовь моя? — спросил мистер
Спарклер, поднимая с полу упомянутый предмет.
— Эдмунд, — в изнеможении отозвалась его
супруга, — умоляю тебя, не задавай глупых вопросов. Чей же здесь еще может быть
веер?
— Да я так и думал, что он твой, — сказал
мистер Спарклер.
— Зачем же было спрашивать? — возразила Фаинн.
Минуту спустя она повернулась на диване и воскликнула: — Господи боже мой,
неужели этот день никогда не кончится! — Еще минуту спустя она встала, прошлась
по комнате и вернулась на прежнее место.
