— Душа моя, — сказал мистер Спарклер,
осененный неожиданной догадкой, — ты, кажется, немножко не в духе.
— Немножко не в духе! — повторила его супруга.
— Молчи уж лучше!
— Мое сокровище, — заметил мистер Спарклер, —
не понюхать ли тебе туалетного уксусу? Родительница в таких случаях всегда
нюхает туалетный уксус, и ей очень помогает. А она, ты сама знаешь,
замечательная женщина, без всяких там…
— Милосердный боже! — вскричала Фанни, снова
срываясь с дивана. — Это свыше моих сил! Нет, решительно такого невыносимого
дня еще никогда не бывало!
Мистер Спарклер не без опаски поглядывал, как
она мечется по комнате, швыряя что ни подвернется под руку. Выглянув поочередно
во все три окна и ничего не увидев на темной уже улице, она вернулась к дивану
и бросилась на подушки.
— Поди сюда, Эдмунд! Поближе: я буду ударять
тебя веером, чтобы ты лучше усвоил то, что я собираюсь сказать. Так,
достаточно. Ближе не нужно. Фу, до чего же ты огромный!
Мистер Спарклер покорно признал это
обстоятельство, но отважился заметить, что не виноват, и добавил, что «наши»
(кто такие «наши», осталось невыясненным) всегда звали его
Квинбус-Флестрин-младший или Человечек-Гора
[49].
— Ты мне этого раньше не говорил. —
пожаловалась Фанни.
— Душа моя, — отвечал мистер Спарклер, не на
шутку польщенный, — я бы непременно сказал, если б догадался, что тебе это
интересно.
— Ну хорошо, хорошо, а теперь замолчи, ради
бога, — сказала Фанни. — Говорить буду я, а ты слушай. Эдмунд, мы слишком много
времени проводим одни. Так дальше продолжаться не может. Необходимо принять
меры, чтобы впредь у меня не повторялись такие приступы тоски, как сегодня.
— Душа моя, — отвечал мистер Спарклер, — всем
известно, что ты — замечательная женщина, и без всяких там…
— Милосердный боже!!! — закричала Фанни,
вскочив с дивана и тотчас же снова кидаясь на диван.
Мистер Спарклер был так потрясен этим бурным
проявлением чувств, что прошло несколько минут, прежде чем он обрел способность
пояснить свою мысль.
— Я только хотел сказать, душа моя: всем
известно, что ты создана, чтобы блистать в обществе.
— Создана, чтобы блистать в обществе! — со
злостью подхватила Фанни. — Вот именно! И что же происходит? Только что я
собралась вновь начать выезжать после смерти бедного папы и бедного дяди — хотя
не стану лукавить, для дяди это был счастливый выход; если уж ты
непрезентабелен, так лучше умри…
— Ты это не обо мне, радость моя? — осторожно
осведомился мистер Спарклер.
— Эдмунд, Эдмунд, ты святого выведешь из
терпения! Разве не ясно, что я говорю о бедном дяде?
— Ты так выразительно поглядела на меня, моя
кошечка, что мне стало немного не по себе, — сказал мистер Спарклер. — Мерси,
мой ангел.
— Теперь я из-за тебя забыла, что хотела
сказать, — заметила Фанни, безнадежно махнув веером. — Пойду лучше спать.
— Нет, нет, не уходи, любовь моя, — взмолился
мистер Спарклер. — Ты подумай, может быть, вспомнишь.
Фанни думала довольно долго — откинувшись на
спинку дивана, закрыв глаза и подняв брови с таким выражением, будто дела
мирские ее более не волнуют. Потом вдруг открыла глаза и как ни в чем не бывало
продолжала резким, отрывистым тоном:
— Что же происходит, я спрашиваю? Что
происходит? В то время, когда я могла бы блистать в обществе, когда мне
особенно хотелось бы, в силу некоторых важных причин, блистать в обществе, в
это самое время я оказываюсь в положении, которое отнимает у меня возможность
бывать в обществе! Право, это уж слишком!
— Душа моя, — сказал мистер Спарклер, — но
разве в твоем положении обязательно сидеть дома?
— Эдмунд, ты просто нелепое существо! — с
негодованием воскликнула Фанни. — Неужели ты думаешь, что женщина в расцвете
лет и не лишенная привлекательности допустит, чтобы в такое время ее фигуру
сравнивали с фигурой другой женщины, уступающей ей во всем прочем? Если ты так
думаешь, Эдмунд, — твоя глупость поистине безгранична!
Мистер Спарклер заикнулся было, что ее
положение «не очень заметно».
— Ах, не очень заметно! — повторила Фанни с
неизмеримым презрением.
— Пока, — добавил мистер Спарклер.
Оставив без внимания эту жалкую поправку,
миссис Спарклер с горечью объявила, что это, право, уж слишком и что тут
поневоле захочешь умереть.
— Впрочем, — сказала она после паузы,
несколько приглушив в себе чувство личной обиды, — хоть это и возмутительно и
жестоко, а приходится, видно, смириться.
— Тем более что тут нет ничего неожиданного, —
вставил мистер Спарклер.
— Эдмунд, — возразила его супруга, — если ты
не можешь придумать себе другой забавы, кроме как оскорблять женщину,
удостоившую тебя чести быть ее мужем — оскорблять в тяжелую для нее минуту, —
пожалуй, лучше тебе идти спать.
Мистер Спарклер крайне огорчился брошенным ему
упреком и от всей души стал вымаливать прощения. Прощение было дано; но за ним
последовал приказ пересесть на другой конец дивана, поближе к окну, и не
раскрывать больше рта.
— Так вот, Эдмунд, — миссис Спарклер вытянула
руку на всю длину и коснулась супруга веером. — Вот что я собиралась сказать,
когда ты по своей привычке перебил меня какими-то дурацкими рассуждениями: мы
должны поменьше оставаться вдвоем, и потому, когда обстоятельства запретят мне
выезжать в свет, нужно, чтобы у нас постоянно кто-то бывал, так как еще одного
такого дня я не выдержу.
Мистер Спарклер коротко, но решительно одобрил
этот план: главное, хорошо, что без всяких там фиглей-миглей.
— Кроме того, — добавил он, — ведь скоро
приезжает твоя сестра.
— Да, моя дорогая, милая Эми! — воскликнула
миссис Спарклер с радостным вздохом. — Бесценная моя сестренка! Но, Эдмунд, это
еще не разрешение вопроса.
Мистер Спарклер хотел произнести «Нет?» с
вопросительной интонацией. Но вовремя учуял опасность и произнес с
утвердительной:
— Нет! Разумеется, это не разрешение вопроса.
