Глава 25
Мажордом подает в отставку
Обед, на который не поехал мистер Мердл, давал
знаменитый Врач. Цвет Адвокатуры присутствовал на этом обеде и блистал
остроумием. Фердинанд Полип присутствовал тоже и пленял всех любезностью.
Немного нашлось бы путей в человеческой жизни, сокрытых от Врача, и ему
доводилось бывать в таких темных закоулках, куда даже Столп Церкви заглядывал
не часто. У него было изрядное число поклонниц среди дам высшего лондонского
света (я просто без ума от нашего доктора, душенька, он так мил, так
обходителен); но любая из них в ужасе отшатнулась бы от него, если бы знала,
что за картины еще недавно представлялись взору этого степенного, сдержанного
человека, над чьими изголовьями склонялся он, какие пороги переступал. Но Врач
был не любитель трубить о себе и не охотник до того, чтобы о нем трубили
другие. Много странного приходилось ему видеть и слышать, велики были
нравственные противоречия, среди которых текла его жизнь; но ничто не могло
нарушить его сострадания к людям, и для него, как и для Великого Исцелителя
всяческих недугов, все были равны. Подобно дождю, не делал он разницы между
праведными и неправедными и по мере сил своих творил добро, не вещая о том с
церковных амвонов и не крича на уличных перекрестках.
Как всякий человек с большим жизненным опытом,
хотя бы и не выставляемым на вид, Врач не мог не внушать интереса к себе. Даже
весьма далекие от его тайн светские щеголи и щеголихи, из тех, что сошли бы с
ума от возмущения (если б было с чего сходить), предложи он им хоть раз
взглянуть на то, что сам видел изо дня в день, — даже они находили его
интересным. От него веяло дыханием истины. А крупицы истины, равно как и
некоторых других не менее редких естественных продуктов, достаточно, чтобы
придать вкус огромному количеству раствора.
Поэтому, должно быть, на обедах у Врача
общество представало в наименее искусственном свете. Люди словно говорили себе,
быть может сами того не сознавая: «Вот человек, который знает нас такими, как
мы есть; который многих из нас застает чуть ли не ежедневно без парика, без
румян и белил; который слышит наши речи и наблюдает за выражением наших лиц,
когда мы не в силах управлять ни тем, ни другим; так стоит ли перед ним
притворяться, ведь все равно он видит нас насквозь и все наши ухищрения с ним
бесполезны». Вот почему за его круглым столом с людьми происходила удивительная
перемена: они становились почти самими собой.
Цвет Адвокатуры привык смотреть на огромное
собрание присяжных, именуемое человечеством, взглядом острым, как бритва; но
бритвой не всегда удобно пользоваться, и простой блестящий скальпель Врача,
хотя и не столь острый, во многих случаях оказывался куда более пригодным.
Людская глупость и людская подлость были изучены Цветом Адвокатуры до тонкости;
но о добрых чувствах людей он, навещая вместе с Врачом его больных, узнал бы за
одну неделю больше, чем за семьдесят лет непрерывных заседаний в
Вестминстер-Холле и во всех судебных округах вместе взятых. У него у самого
являлась такая мысль, пожалуй, он даже черпал в ней утешение (ибо если мир и в
самом деле всего лишь большая судебная палата, остается только пожелать, чтобы
скорей наступил день Последнего Суда); и потому он любил и уважал Врача не
меньше, нежели другие.
Стул мистера Мердла оставался за столом пустым,
подобно стулу Банко
[51];
но его присутствие было бы не более заметно для
окружающих, чем присутствие Банко, а потому и его отсутствия никто особенно не
замечал. Цвет Адвокатуры имел обыкновение подбирать в Вестминстер-Холле обрывки
всяких слухов, как, верно, делали бы вороны, если бы проводили столько времени
в этом почтенном учреждении; вот и на этот раз он явился с целым ворохом
соломинок в клюве и разбрасывал их там и сям, в надежде разузнать, откуда дует
ветер на мистера Мердла. Он даже решил попытать счастья с миссис Мердл, для
чего и направился к ней, помахивая лорнетом и не забывая о рассчитанном на
присяжных поклоне.
— Нам недавно прощебетала некая птичка, —
начал Цвет Адвокатуры (судя по выражению его лица, это могла быть только
сорока), — будто число титулованных особ в королевстве скоро увеличится.
— Неужели? — отозвалась миссис Мердл.
— Да, представьте себе, — сказал Цвет
Адвокатуры. — Но, может быть, эта птичка щебетала не только в наши грубые уши,
а и в одно прелестное маленькое ушко тоже? — Он выразительно скосил глаза на
ближайшую к нему серьгу миссис Мердл.
— Вы подразумеваете мое? — спросила миссис
Мердл.
— Когда я говорю о прелестном, я всегда
подразумеваю вас.
— А я всегда знаю, что вы говорите не то, что
думаете, — возразила миссис Мердл (однако не без удовольствия).
— О, жестокая несправедливость! — воскликнул
он. — Но как же все-таки птичка?
— Я все новости узнаю последней, — сказала
миссис Мердл, замыкаясь в своей фортеции. — О ком идет речь?
— Какая великолепная из вас вышла бы
свидетельница! — сказал Цвет Адвокатуры. — Никакой состав присяжных (разве что
подобранный из одних слепых) не устоял бы против вас, даже если бы вы мялись и
путались; но на самом деле вы справились бы блестяще.
— Из чего это следует, чудак вы этакий? —
спросила миссис Мердл, смеясь.
Но он в ответ лишь лукаво помахал лорнетом
между Бюстом и собою, а затем спросил самым своим умильно вкрадчивым тоном:
— Как я должен буду обращаться к изящнейшей и
обворожительнейшей из женщин через несколько недель, а может быть, и дней?
— А ваша птичка вам этого не сказала? —
возразила миссис Мердл. — Спросите ее завтра, а при следующей встрече
расскажите мне, что она ответила.
Эта шутливая перепалка продолжалась еще
несколько минут и закончилась не в пользу Цвета Адвокатуры, которому так и не
удалось ничего выведать. Со своей стороны Врач, выйдя проводить миссис Мердл и
помогая ей одеться, заговорил о том же, но без всяких уверток, прямо и
спокойно, как всегда.
— Могу я спросить, верно ли то, что говорят о
Мердле?
— Мой милый доктор, я как раз собиралась
задать этот вопрос вам.
— Мне? Почему мне?
— Право же, мистер Мердл оказывает вам больше
доверия, чем кому бы то ни было.
— Напротив, я даже как врач никогда не могу от
него ничего добиться. До вас, разумеется, дошли эти слухи?
