– Я же сказала, никаких вопросов обо мне. Я серьезно. Как на самом деле твои дела, Беатрис? Как прошли бои? Какой у тебя ранг?
– Ранг? – повторяю я. – Ты знаешь, что я дерусь? Знаешь, что мне назначили ранг?
– Механизм инициации Лихости – вовсе не тайна за семью печатями.
Не знаю, насколько легко разузнать, что чужая фракция делает во время инициации, но подозреваю, что это не так уж легко.
– Я почти в конце списка, мама, – медленно говорю я.
– Хорошо. – Она кивает. – Никто не присматривается к отстающим слишком пристально. А теперь, и это очень важно, Беатрис: что показала твоя проверка склонностей?
Предупреждение Тори пульсирует у меня в голове. «Не говори никому». Я должна сказать ей, что мой результат – Альтруизм, потому что именно это Тори записала в системе.
Я смотрю в глаза матери, бледно-зеленые, окаймленные темной дымкой ресниц. У нее морщинки вокруг рта, но в остальном она выглядит моложе своего возраста. Эти морщинки становятся глубже, когда она напевает. Она напевает во время мытья посуды.
Она моя мать.
Я могу ей довериться.
– Результат был неокончательным, – тихо говорю я.
– Я так и думала. – Она вздыхает. – Многие дети альтруистов получают такой результат. Мы не знаем почему. Но ты должна быть очень осторожна на следующей ступени инициации, Беатрис. Оставайся в середине группы, что бы ты ни делала. Не привлекай к себе внимания. Ясно?
– Мама, что происходит?
– Мне все равно, какую фракцию ты выбрала. – Она касается ладонями моих щек. – Я твоя мать и хочу, чтобы ты была в безопасности.
– Это потому что я…
Она закрывает мой рот ладонью.
– Не произноси этого слова, – шипит она. – Никогда.
Выходит, Тори была права. Быть дивергентом – опасно. Просто я до сих пор не знаю почему, и даже что это на самом деле значит.
– Почему?
Она качает головой.
– Я не могу сказать.
Она оглядывается через плечо на едва различимый свет со дна Ямы. Я слышу крики и голоса, смех и шарканье ног. Запах из столовой достигает моих ноздрей, сладковатый дрожжевой запах пекущегося хлеба. Мать поворачивается ко мне, ее рот упрямо сжат.
– Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, – говорит она. – Я не могу навестить твоего брата, но ты сможешь, когда инициация завершится. И я хочу, чтобы ты нашла его и велела исследовать симуляционную сыворотку. Хорошо? Можешь сделать это для меня?
– Только если ты мне что-нибудь объяснишь, мама! – Я скрещиваю руки на груди. – Если ты хочешь, чтобы я провела целый день в лагере эрудитов, назови мне причину!
– Я не могу. Прости. – Она целует меня в щеку и убирает за ухо прядь волос, которая выбилась из моего пучка. – Мне пора. Ты будешь лучше выглядеть, если мы не проявим особой привязанности.
– Плевать мне, как я выгляжу, – отвечаю я.
– Напрасно, – возражает она. – Подозреваю, за тобой уже наблюдают.
Она уходит, а я слишком ошарашена, чтобы последовать за ней. В конце коридора она оборачивается и говорит:
– Съешь кусочек торта за меня, ладно? Шоколадного. Пальчики оближешь.
Она улыбается странной перекошенной улыбкой и добавляет:
– Я люблю тебя, помни.
И уходит.
Я стою одна в голубоватом свете лампы, висящей над головой, и понимаю: она уже была в нашем лагере. Она помнит этот коридор. Она знает механизм инициации.
Моя мать была лихачкой.
Глава 16
Днем я возвращаюсь в спальню, пока остальные проводят время с семьями, и вижу Ала. Он сидит на своей кровати и смотрит на пустое место на стене, где прежде висела доска. Четыре снял ее вчера, чтобы рассчитать наши ранги первой ступени.
– Вот ты где! – восклицаю я. – Родители тебя искали. Нашли?
Он качает головой.
Я сажусь рядом с ним на кровать. Моя нога как минимум вполовину тоньше, чем у него, даже теперь, когда мышцы окрепли. На Але черные шорты. Его колено фиолетово-синее и пересечено шрамом.
– Не хотел их видеть?
– Не хотел, чтобы они спрашивали, как у меня дела, – поясняет он. – Пришлось бы ответить, а они почувствовали бы ложь.
– Ну… – Я пытаюсь что-нибудь придумать. – А что не так с твоими делами?
Ал скрипуче смеется.
– Я проиграл все схватки, кроме первой с Уиллом. Я плохо справляюсь.
– Но ты проиграл их намеренно. Вот и сказал бы об этом.
Он качает головой.
– Папа всегда хотел, чтобы я оказался здесь. В смысле, родители говорили, что мне лучше остаться в Правдолюбии, но только потому, что должны были так говорить. Они всегда восхищались лихачами, и отец, и мать. Они не поняли бы моих объяснений.
– О! – Я барабаню пальцами по колену и поднимаю глаза на Ала. – Так вот почему ты выбрал Лихость? Из-за родителей?
Ал качает головой.
– Нет. Наверное, я выбрал ее потому… Мне кажется, очень важно оберегать людей. Вставать на их защиту. Как ты встала на мою. – Он улыбается мне. – Разве не так должны поступать лихачи? Разве не в этом суть отваги? Не в том… чтобы избивать людей просто так.
Я вспоминаю слова Четыре о том, что командная работа прежде была в почете у лихачей. Какой тогда была Лихость? Чему я научилась бы, будь я здесь, когда моя мама была лихачкой? Возможно, я не сломала бы нос Молли. И не угрожала сестре Уилла.
Я чувствую укол вины.
– Возможно, после инициации станет легче.
– К сожалению, я могу оказаться последним в списке, – отвечает Ал. – Сегодня вечером увидим, полагаю.
Некоторое время мы просто сидим рядом. Лучше быть здесь в тишине, чем в Яме, наблюдая, как все смеются со своими семьями.
Отец говорил, что иногда лучший способ кому-то помочь – просто быть рядом. Приятно совершать поступки, которыми он мог бы гордиться, как будто это искупает все мои поступки, которыми он гордиться не мог бы.
– Знаешь, рядом с тобой я становлюсь храбрее, – говорит Ал. – Словно действительно могу здесь прижиться, как ты.
Я собираюсь ответить, но тут он обнимает меня за плечи. Внезапно я замираю, мои щеки вспыхивают.
Я надеялась, что неправильно поняла чувства Ала. Но я не ошиблась.
Я не склоняюсь к нему. Напротив, подаюсь вперед, так что его рука падает. Затем я стискиваю руки на коленях.
– Трис, я… – начинает он.
Его голос напряжен. Я смотрю на него. Его лицо такое же красное, как и мое, судя по ощущениям, но он не плачет – просто выглядит смущенным.
