Люди в военной форме исчезли, и миссис Томпсон явно испытывает от этого облегчение. А как насчет людей в костюмах – интересно, они еще здесь? И директор Майерс – он все еще сердится? Неужели его тоже кололи?
Тут раздается стук в дверь.
Я поднимаю глаза и замираю.
В класс входит директор Майерс, но не это удивляет меня. Рядом с ним – доктор Харрис. Заметив меня, он улыбается и машет мне рукой. Я отвечаю на приветствие – а что еще остается делать?
– Об этом мы не договаривались, – озабоченно говорит миссис Томпсон. – Речь шла только об осмотрах и прививках. Я не могу позволить забирать из класса детей только потому, что этот человек…
Директор Майерс перебивает ее:
– Я знаю, что вы возражаете, Агнес. Но мне кажется, нет необходимости напоминать, кто руководит школой. Обещаю постоянно быть рядом и следить за всем происходящим.
Миссис Томпсон сникает.
– Наверняка их родители…
– Будут должным образом проинформированы. А теперь, пожалуйста, вызовите тех, кто нам нужен.
Миссис Томпсон смотрит на Майерса так, словно видит его впервые, потом переводит взгляд на меня. Наши глаза встречаются, она вздрагивает. Затем опять широко улыбается фальшивой улыбкой.
– Мин! И Ноа! Выйдите оба вперед, пожалуйста.
Я медленно встаю. Подхожу к учительскому столу. Слышу, как Ноа идет следом за мной. Если бы доктор Харрис не улыбался так ободряюще, не уверена, что смогла бы сделать это.
Доктор Харрис приседает перед нами. Я чувствую, как у Ноа, стоящего совсем рядом, дрожат ноги.
– Здравствуй еще раз, Мин. Ноа, я – доктор Харрис. Для вас у меня есть кое-что особенное. Мы отправляемся в путешествие!
Его глаза мерцают в свете флуоресцентных ламп.
– Ну, разве не здорово?
10
Я проснулась вся в поту и тяжело дыша.
Плечо – прямо под старым шрамиком от инъекции – свело судорогой. Я потерла его, стараясь собраться с мыслями. Казалось, лицо доктора отпечаталось на сетчатке.
Я, не глядя, нащупала будильник и повернула к себе.
Шесть утра. Но я сразу поняла, что больше не усну.
Я села на кровати, вглядываясь в темноту. Детское воспоминание было похоже на старую открывшуюся рану. Доктор Харрис. Я успела забыть его фамилию. Харрис.
Я много лет не вспоминала о том дне. Нас с Ноа посадили в фургон, заперли двери и повезли куда-то – судя по всему, мы отъехали довольно далеко от школы. Но моста мы не переезжали – даже в шесть лет я узнала бы специфический стук, издаваемый автомобильными колесами на его швах.
Значит, мы ехали в другую сторону – к лесу на востоке.
Я сосредоточилась.
Нас везли именно туда, куда ночью направился военный конвой. Наверное, из-за этого воспоминание и вернулось?
Но я мало что смогла вспомнить о том дне. Доктор Харрис ввел нас внутрь незнакомого здания. Там нас с Ноа разделили. Освещение было очень ярким. Вокруг было много военных и людей в белых халатах. Некоторые из них с любопытством меня разглядывали. Харрис завел меня в комнату, оборудованную примерно так же, как палатка в школьном спортзале. Дверь за нами закрылась и… и…
Больше ничего.
Что было дальше, я не помнила. А очнулась уже дома.
Мама выслушала мой рассказ, держа меня за руку и поглаживая по волосам. Потом она дала мне вишневое мороженое, схватила телефон и почти сразу закричала в трубку. Я слышала, как она выкрикивала имя «Энди» – так некоторые взрослые зовут директора Майерса. Потом она нажала отбой и несколько минут сидела неподвижно, сжав голову руками. После этого вставила в видеоплеер один из моих дисков, велела никуда не уходить, а сама выскочила из трейлера.
Я отбросила одеяло и замерла во тьме, как изваяние. Подробности тех событий проносились в мозгу с такой скоростью, что он не успевал их обрабатывать.
Почему же мне раньше никогда не приходило в голову обдумать то, что тогда случилось? Куда меня увозили? Зачем? И кто?
Мамы не было дома часа два, а когда она вернулась, то ничего не объяснила. Зато дала мне второе мороженое за день, чего никогда не случалось. Она крепко обняла меня и сказала, чтобы я не беспокоилась о том, что случилось. И что об этом не стоит никому рассказывать. А то другие дети могут не так понять, и еще, чего доброго, станут дразнить меня. Так что всю эту историю следует держать в секрете.
Я была шестилетним ребенком, которому дали второе за день вишневое мороженое. И я просто послушалась маму.
Но теперь-то мне уже не шесть лет. Мне шестнадцать, и меня преследует серийный убийца, и ничего из того, что говорила и что сделала тогда мама, не имеет значения.
Об утечке вредных веществ мы больше никогда не слышали. Но с тех пор каждый год у нас в школе брали кровь на анализ. Возможно, ее проверяли на тот самый патоген. Это делали всегда сотрудники одной и той же компании, но результаты ни разу не были обнародованы. Насколько мне было известно, на территорию «федеральных владений» никого, кроме нас с Ноа, больше не возили. То есть, конечно, другим тоже могли велеть держать язык за зубами, но городок-то у нас маленький. Что-нибудь где-нибудь да всплыло бы, и я бы об этом знала.
Но как же Ноа? С Ноа мы тоже никогда об этом не говорили. Как же могло так выйти?
Да ведь мы с ним вообще не разговариваем.
А мама? Что они ей сказали? Почему она ни разу за столько лет даже не упомянула о том дне?
Тень подозрения затуманила разум.
Маме известно нечто такое, что она скрывает от меня. Многие годы я смутно чувствовала это. И та же история с Лоуэллом. И еще, вероятно, с директором Майерсом. Когда же, с чего все началось? Да и случилась ли тогда действительно утечка химикатов?
Тело замерло в темноте, а мозг продолжал свою лихорадочную работу.
Каждые два года неизвестный маньяк выслеживает и убивает меня, после чего я благополучно воскресаю.
Окружающие меня взрослые что-то явно скрывают.
Между этими фактами должна быть связь. Не сошла же я и в самом деле с ума, черт меня побери?
Я ждала Гвоздя у ворот парковки, выдыхая в бодрящий утренний воздух густые клубы влажного пара.
Он появился вовремя, хотя и поминутно зевал. Голливудского качества иссиня-черный фонарь прекрасно оттенял фиолетовые пятна на челюсти. Я хотела было спросить, что ему рассказал отец, но вовремя сообразила, что вопрос лишний. Уэнделл, безусловно, еще спал.
Тут я и сама широко зевнула. Уснуть после всех моих поразительных догадок мне так и не удалось. Так что я натянула старый свитер и потертые джинсы и тихо прокралась в гостиную – посмотреть по Си-эн-эн, как мир встречает похмельное утро после ночного праздника.
