Нужно было время, чтобы обдумать эту невероятную историю. На минуту показалось, что, может быть, это вовсе не мое дело, и Агата откуда-то сверху грозит мне своим тонким пальцем. Но если все это правда, зачем она оставляла дневник? Причем не отдала его в руки возлюбленному, а прибегла к таким сложным маневрам?
Я засобиралась домой, бормоча под нос, что зайду скоро. Но оказалось, что новоиспеченный Пуаро здесь вовсе не работал, а всего лишь на пару часов зашел, чтобы подменить дядю, у которого рожала жена. Шади был студентом филологического факультета, отделение – английская литература. Вот это поворот… Я тут же представила его маленьким мальчиком, воодушевленным романтическими историями, взращенными за теплыми семейными чаепитиями. Он мужал и мечтал однажды раскрыть секрет своего неудачливого деда, потерявшего несметное состояние, но имевшего счастье какое-то время быть рядом с великой Агатой. По крайней мере, Шади в это искренне верил, а я верила ему. На прощание я пообещала помочь. Если я прикоснусь к этой тайне, то непременно почувствую энергетику великой писательницы, а мне этого так сильно хотелось!
Мы обменялись телефонами, и я побрела в сторону дома по узким петляющим улицам старого левантийского района. Роскошные дома, фасады которых были украшены искусными вензелями, уже не привлекали, как прежде. Хотелось скорее добраться до вольтеровского кресла канареечного цвета, что пряталось в темном углу нашей гостиной, и укрыться в нем с небольшим потертым томиком английской классики «Убийство в Восточном экспрессе».
«Я никогда еще не был в Стамбуле. Было бы огорчительно проехать через него просто так, – Пуаро красноречиво щелкнул пальцами, – не останавливаясь. Срочных дел у меня сейчас нет, так что я останусь там на несколько дней как турист» … Строчки путались, и я погрузилась в легкую приятную дрему, полную предвкушения интригующей истории длиной в человеческую жизнь…
Не называйте меня «ябанджи», или Турецкий язык с французским акцентом
10 мая
Мусорные тачки и первое «merhaba». – Голоса в развалинах эдвардианских усадеб. – Сакральная дверь и бирюзовая патина времен. – Унизительное слово «ябанджи». – О сходстве турецкого языка с французским. – Пропахший сардинами Мехмет. – Очарование старинных кладбищ. – Винтажный лифт времен Абдул-Хамида. – Пыльный портрет прекрасной Тукче. – Варенье из апельсиновой кожуры от оперной дивы. – Настоящая любовь стамбульской женщины.
Стамбул был первым мегаполисом, в котором я была не проездом. Предстояло наладить здесь жизнь: закрепиться, зацепиться – желательно слиться с толпой и по возможности не вызывать недоумевающих взглядов сотрудников в форме на почте, в адвокатуре и коммунальной конторке, куда туристы обычно не заглядывают. Казалось, что может быть проще, чем раствориться в городе с населением почти двадцать миллионов, где тебя ни с кем и ни с чем ничего не связывает. Ты словно пустое место, на которое не реагирует ни одна чайка и ни один бездумно шатающийся пес, потому что твой запах ему не знаком. Ты, как бесплотное привидение, скитаешься по длинным коридорам незнакомых улиц в поисках светящейся таблички «EXIT», опасливо прибиваешься к русскоязычным группам – безразличным туристам, от которых мечтает поскорее избавиться экскурсовод, потому что оплата уже получена.
Каждое утро я распахиваю окно в суматошный мир гудящих мопедов, отбойных молотков непрекращающейся стройки за углом и пронзительных выкриков мусорщиков, которые, словно муравьи, уже сколько столетий снуют по городу с тележками, груженными пыльным хламом. Вначале, завидев такую тачку, я переходила на противоположную сторону или вовсе сворачивала в переулок, обрекая себя на дополнительный крюк. Не хотелось лишний раз глядеть в глаза человеку, вынужденному влачить существование – такое же тяжкое, как и его ноша. Со временем я свыклась с протяжно-тоскливым скрипом деревянных колес и практически перестала замечать мусорные телеги, как мы не замечаем фонарные столбы или провода между ними. Вскоре я заметила, что сгорбленные фигурки начали мне кивать и как-то застенчиво, почти незаметно улыбаться. Я ответила тем же и даже тихо произнесла: «Merhaba»
[35]. Чумазый парнишка махнул рукой и скрылся за поворотом, и я надеялась, что, может быть, он даже не понял, что я не местная. Эта мысль приятно согревала и вдохновляла на новые подвиги: я должна заговорить по-турецки!
Пока ты турист, в Стамбуле к тебе относятся снисходительно, потому что знают, что через день-другой ты скроешься за раздвижными дверями аэропорта и больше не будешь мозолить глаза своей бесполезностью.
Толпы туристов, направляемые сомнительными гидами, мечутся от одной достопримечательности к другой, параллельно потребляя тонны некачественной еды, которую им выдают за высокую кухню османских султанов. Они крутятся на крохотном пятачке района Султанахмет между Айя-Софией и Голубой мечетью, заскакивая в поражающую воображение Цистерну Базилику, после чего отправляются на один из крупнейших в мире рынков Капалы Чарши и, конечно, Египетский базар – за специями в качестве подарков для родственников. Когда-то я и сама прошла по этому усеченному маршруту ничего не успевающих туристов, оставляющих в своих сердцах лишь смазанные впечатления. Со временем они настолько истончатся, что их едва можно будет наскрести на пятиминутный рассказ в кругу друзей. Именно так в голове однажды соединились воедино соборы Парижской Богоматери, миланский Дуомо и Нотр-Дам де Страсбург, оставив лишь приятное послевкусие от проведенного времени под их сводами.
Я стала сторониться проторенных дорог к культовым постройкам, чей внешний вид был доведен до неузнаваемости толстым слоем свежей штукатурки и сотнями пластиковых табличек «DO NOT TOUCH»
[36]. Перестали нравиться слащавые голоса чрезмерно любезных экскурсоводов, которые описание жизней отрапортуют, как скупой список ингредиентов к постным щам. Хотелось окунуться в настоящий мир никому не известной истории, ведь в действительности она была именно такой – спрятанной от глаз, живущей в полушепоте едва слышных интонаций, которые и по сей день летают среди полуразрушенных стен старых усадеб Балата
[37]; они обитают в лестничных пролетах модерновых подъездов Перы
[38] и за слуховыми окнами нежилых этажей под черепичными крышами. Там никогда не было маляров и реставраторов, представителей Министерства культуры или Комитета по охране объектов культурного наследия. Даже ЮНЕСКО вряд ли догадывается, что за обшарпанными фасадами покосившихся зданий позапрошлого века, мимо которых не пройдет ни один турист, скрываются эдвардианские интерьеры, присыпанные вековой пылью. И эти дома – никакие не музеи, на них нет табличек, и тем более никто не продает билеты на входе. К ним даже невозможно указать точный адрес, потому что они не нанесены на карты. Рядом с ними можно оказаться лишь случайно, затерявшись в сказочных лабиринтах цветных домишек с полукруглыми эркерами и гигантскими фикусами, свисающими с портиков над дверями.
