Глухие звуки кожаных барабанов действовали на меня ободряюще, и, стоило ночным глашатаям показаться в конце улицы, как я тут же выныривала в окно и с благоговением провожала это странное ночное шествие.
Ближе к рассвету крикливые чайки прикрывали свои шумные базары и отправлялись на покой. Вместе с ними засыпали и кошки – правда, ненадолго. Они вскоре поднимали свои заспанные морды навстречу первым лучам солнца, медленно выползающим из-за темных вод Босфора. С видом гордых египетских богинь они неподвижно медитировали. Возможно, именно в такие минуты коты наполнялись положительной энергией, чтобы позже передать ее добросердечным стамбульцам…
В тот день, возвращаясь после чечевичного обеда домой, я впервые начала смотреть на кошек иначе. В лавке по пути я даже купила пакетик корма и наполнила им одну из мисок – найти пустую было нелегкой задачей. Сидящая рядом пушистая красавица поковыряла мясные подушечки лапой и, спокойно мяукнув, благодарно посмотрела мне прямо в глаза. Она ко мне обращается?
Я мысленно поблагодарила Стамбул за еще один ценный навык, так легко подаренный мне, и решила:
если я когда-нибудь буду кошкой, одну из своих семи жизней я непременно проведу в Стамбуле.
Магический круг жизни, или Последнее предсказание Румели
10 февраля
Назойливые советы многодетной мамы. – Балерина Санем с голосом Буденного. – Каберне-совиньон из местной винодельни. – Безразличные «ябанджи» и типичный стамбульский дом. – Винтажная сорочка и крохотное распятие. – Говорящие щепки корабля аргонавтов и воля богов. – Природа страхов и величие вечности. – Пустая салатница с бабаганушем. – Исполнение кофейного пророчества.
Я тихо закрыла дверь за неугомонной Эмель, которая весь вечер болтала в моей гостиной о своих детях. Амка с Барбарой в столь поздний час уже мирно посапывали в своих кроватях, а у меня от хронического недосыпа кружилась голова и слегка подташнивало. Хорошо еще, что я не притронулась к вину: никогда не умела пить, а в такое позднее время тем более.
Три часа подряд я выслушивала советы многодетной мамы со стажем о том, как нужно любить себя и не зацикливаться на отпрысках. Как бы я хотела научиться правильно реагировать на шалости детей и вместо длительного монолога с поучительными интонациями произносить одну лишь фразу: «Уфф! Аллах-Аллах!» – и закатывать глаза, как все стамбульские мамы. После этой магической фразы их дети тут же исчезают в комнатах, понимая, что мама недовольна и ее лучше не трогать. Правда, с папами дела обстоят иначе: с ними можно бесконечно долго канючить, потому что отцовская любовь в этом городе не имеет границ.
Эмель была показательной мамой-одиночкой, которая тянула четырех сорванцов и алименты из мужа – причем эти занятия ей давались одинаково легко.
Она была из тех женщин, которые знали себе цену и свою родословную; для меня же она оставалась приветливой подругой, успешно пользовавшейся мной каждый раз, когда ей нужны была машина, нянька или десяток яиц.
Сегодня она настоятельно требовала, чтобы Амка вернулась в балетную школу, в которой ее дочка уже три года училась делать реверанс, но каждый раз спотыкалась на ровном месте и кувырком падала на стоящих рядом. Эмель была в восторге от ее грациозности (слепая материнская любовь?), равно как и преподавательница Санем —
довольно крупная женщина с конским хвостом на макушке и очень грубым голосом. Когда она выкрикивала «plié – demi plié
[96]», мне представлялся Буденный с шашкой наголо.
– Она не может быть балериной, – шепнула я соседке, когда мы пришли на пробное занятие. Эмель округлила и без того круглые глаза и едва не проглотила меня от гнева из-за моего нелепого предположения.
– Конечно же, она балерина! А кто еще может открыть балетную школу? Думай, о чем говоришь! Знаешь, чего нам стоило попасть к ней в класс?!
Меня это удивило, так как нам попадание в группу к этой Терпсихоре стоило одного телефонного звонка. Девочки, разодетые влюбленными папашами как примы Большого, беспорядочно бегали по кругу, ужасно косолапя и наступая друг другу на ноги. Моя Амка, которая с двух лет смотрела постановки Петипа и ежедневно выступала в импровизированной пачке из остатка тюля, с ужасом смотрела на весь этот хаос и жалась к стенке, в то время как все те же счастливые родители снимали своих чад на мобильные телефоны и тут же сливали видео бабушкам и в Инстаграм сториз.
– Неужели они думают, что кто-то захочет смотреть этот балаган?
– Это не балаган, а балет, – скривившись, заявила Эмель, – и, если не нравится, не смотри.
Мы с Амкой ушли. Всю дорогу она молчала – так мы перестали посещать балетную студию, а Эмель – наш дом.
Но сегодня она заявилась с бутылкой турецкого каберне-совиньон «Doluca». Я только уложила детей и предвкушала сладостные часы в обнимку с книгой до самого рассвета, но планам не суждено было сбыться.
– Мои дети у бабушки, твой муж – в командировке! Что это значит?
Я отрешенно втянула голову в плечи и скосила глаза на раскрытую книгу на диване – может, она догадается о моих планах и уйдет к соседу-гею? Но пантомима не возымела должного эффекта – Эмель уже свободно расхаживала по кухне и звенела посудой, пытаясь найти бокалы. «Почему я не могу выставить ее за дверь?» – думала я, выслушивая очередной скучнейший рассказ о том, как она была беременна четвертым. Часы показывали хорошо за полночь.
– Тебе что, неинтересно? – Наконец она обратила внимание на мои непрекращающиеся зевки. У меня совершенно не было сил врать, и я кивнула.
– Ты должна была сказать раньше, что устала. Мы ведь подруги.
– Но ты бы обиделась. – Я не верила, что проблему можно было решить так легко.
– Мы, стамбульские женщины, никогда на подруг не обижаемся, так что впредь говори сразу. – Она, быстро напялив тапки, что дождались ее у кромки ковра, направилась к двери. Остатки вина она забрала, сославшись на то, что я все равно не пью, но я-то знала, что после меня она прямиком направится к тому самому соседу, с которым уж точно можно болтать до рассвета. Эмель не могла позволить себе провести ночь дома, когда ее дети гостили у кого-нибудь. В такие дни она была похожа на бигля, которого долго держали взаперти и вдруг привели в парк и спустили с поводка. Я как-то наблюдала такую сцену, и теперь она ассоциировалась исключительно с неутомимой соседкой.
