Все уселись на полу, специально для этой цели покрытом одеялами. Миссис Аддерли шепотом молилась.
– Почему они прилетели днем? – спрашивала Анна, теребя мужа за рукав. – Ты их видел? Это цеппелины? Куда они полетели?
– Я не знаю почему. Это тяжелые бомбардировщики, «готы»,
47 возможно. Полетели в сторону Ист-Энда.
Миссис Аддерли прервала молитву и ахнула.
– Пока кто-нибудь из вас не начал причитать, в госпитале тоже есть бомбоубежище, – резко сказал Джонатан. – С Шарлоттой все будет хорошо. Она привыкла. Как и я.
– Давайте играть в слова, чтобы отвлечься, – подала голос Вивьен.
– Молодец, племянница. Хоть кто-то в здравом уме, – похвалил Джонатан, и девочка посмотрела с благодарностью на дядю-героя, которого она боготворила.
«Я не могу ничем помочь, – думал он в это время. – Я подполковник британской армии, но я не могу ничем помочь не то что городу – семье».
Первый взрыв заставил землю слегка содрогнуться даже здесь, в подвале под западным Кенсингтоном.
***
Лондонцы, так и не привыкшие к налетам и неохотно соблюдавшие режим затемнения ночью, днем тем более не ожидали беды. Пронзительный сигнал воздушной тревоги не возымел почти никакого эффекта, и прохожие толпились на улицах Ист-Энда, с любопытством глазея в небо, где на недоступной для зенитных орудий высоте кружили вражеские самолеты.
Многие даже поднялись на крыши домов, чтобы как следует разглядеть серебристых ласточек, которые несли неминуемую смерть.
Шарлотта наблюдала за людьми из окна палаты, не веря глазам.
– Сестра Аддерли, – дежурная по палате тронула ее за плечо. – Пойдемте.
– Да-да, – рассеянно отозвалась Шарлотта.
Они почти закончили отводить раненых в бомбоубежище, вход в которое находился на заднем дворе госпиталя. Санитары тащили на носилках тех, кто не мог идти сам, но медперсонал прекрасно понимал, что всех лежачих перенести не успеют.
«Летите мимо, летите мимо, пожалуйста», – думала Шарлотта, а в голове крутилась глупая детская считалочка про божью коровку, которой пора лететь домой, потому что там пожар и детки в опасности.
Ей хотелось остаться наверху, чтобы подбодрить тех, кто встретит авианалет в палатах. Перед внутренним взором встало личико Гилберта. Шарлотта больше не могла рисковать собой, не имела права. Своим присутствием она лишь укрепит дух людей, но никого не спасет, если снаряд попадет в здание госпиталя. Спустившись вниз, она сохранит свою жизнь, и Гилберт не вырастет круглым сиротой.
Пол зашатался под ногами, заложило уши.
«Божья коровка, божья коровка, улетай домой».
Шарлотте оставалось десять шагов от двери столовой до входа в бомбоубежище. Еще один удар. Она упала на колени, цепляясь за траву, пытаясь удержаться на земле, которая стремилась сбросить ее с себя.
«Твой дом в огне, и детки сгорели».
Одна из медсестер помогла Шарлотте подняться и потащила за собой. Ноги путались в подоле форменного платья.
«Все, кроме одной по имени Энн».
Прохлада подвала, полумрак, резко оборвавший солнечный свет. Сильная рука выпустила локоть Шарлотты, и она осела на ступеньки, ведущие вниз. Ей нужно спуститься ниже, непременно нужно. Еще один удар, и еще один.
«А она заползла под сковородку».
Борясь с тошнотой и стараясь не отвлекаться на звон в ушах, Шарлотта медленно спустилась по лестнице до самого конца.
Здесь не было электрического освещения, только свечи в банках. Фронтовые свечи в банках – в госпитале №32s и здесь, в Лондоне. Шарлотта села на свободное место и заплакала.
Госпиталь уцелел, как и все его обитатели и работники. Фугасные бомбы попали в район доков, в железнодорожный вокзал и в жилые кварталы. Под завалами рухнувшей школы погибли дети.
Английские истребители, не сразу получившие оповещение, взлетели поздно. Орудия стреляли неточно и не сбили ни одной цели. Освободившись от смертоносного груза, все бомбардировщики растворились в небе так же внезапно, как и появились. Самый разрушительный авианалет на Лондон был окончен.
***
Шарлотта улыбнулась и положила письмо Мелани обратно в конверт. В нем рассказывалось о буднях госпиталя в свойственной лейтенанту Кармайкл прямой и саркастической манере. Она писала новости об их общих знакомых, в том числе о капитане Торпе, которого перевели в более крупный госпиталь.
– Что-нибудь о конце войны, дорогая? – спросил мистер Аддерли, читавший в любимом кресле утреннюю газету.
– Это тебя нужно спрашивать, папа, у тебя ведь газета в руках, – улыбнулась Шарлотта.
– Газета – это не то, что письмо с фронта.
Мистер Аддерли с досадой покачал головой. Его патриотический пыл порядком остыл и даже подвергся серьезным испытаниям за эти годы. Казалось, он склонялся к тому, что войне не будет конца, несмотря на удачные летние операции на Марне и в Амьене
48.
В комнату рыжим вихрем осенних листьев внеслась Шарлотта-младшая.
– Тетя Шарлотта, Вивьен уже сидит за пианино. Мы только тебя и ждем, – тряхнув кудрями, девочка убежала.
– Ну вылитая ты в детстве, – умилился мистер Аддерли, чья сентиментальность с годами все возрастала. – А Вивьен похожа на Анну.
– Все повторяется, – Шарлотта нежно поцеловала отца и поспешила к ученицам.
Все повторяется. По лестницам и коридорам дома на Холланд-Парк-роуд снова носились маленькие Аддерли, а Шарлотта решилась поднять пыльную крышку фоно. Пела она крайне редко, но взялась учить девочек игре на фортепиано. Вивьен, как и в приюте, не обнаруживала никаких способностей, но старалась так, что могла механически сыграть по нотам большинство несложных мелодий. У Шарлотты-младшей получалось гораздо лучше, но ей не хватало усидчивости.
Однажды, вернувшись с прогулки, Джонатан и Анна, смеясь и бросая лукавые взгляды на домашних, представили их вниманию новое приобретение – граммофон, огромный раструб которого был сплошь расписан разноцветными фиалками.
Мейгрид, увидев очередное чудо технического прогресса, как всегда перекрестилась и, бормоча себе под нос, всякий раз демонстративно уходила из гостиной, как только «молодые господа» принимались крутить ручку граммофона.
Маленькая коллекция пластинок Анны и Джонатана понемногу росла: Марион Харрис, Эл Джолсон, Генри Берр, Джордж Коэн – незнакомым именам Шарлотта предпочла бы классиков, но жизнь во время войны стремительно менялась и обещала стать совершенно другой и непривычной по ее окончании.
