Так, в 2017 году Сара Даймонд из Кейсовского университета Западного резервного района обнаружила, что муравьи Temnothorax curvispinosus адаптируются к городскому острову тепла. Колония этих мелких муравьев размещается в желуде. Поскольку дубы растут как в городе, так и за его пределами, Даймонд с коллегами измерили устойчивость муравьев к высоким температурам, просто перенося желуди с муравьями туда, где теплее или холоднее. Так они выяснили, что городские муравьи переносят тепло чуть лучше, чем их сородичи из сельской местности. Кроме того, они доказали, что это различие частично обусловлено генами. Вот еще один замечательный пример городской эволюции под стать тем, что мы уже видели. Однако важно помнить, что это односторонняя адаптация. От того, что муравей к нему приспособился, городскому острову тепла ни холодно ни жарко.
Очевидно, что городской остров тепла никак не реагирует на то, что в ходе эволюции муравей учится переносить повышенную температуру. Однако с близкими контактами второго рода, такими как взаимодействие сомов и несчастных голубей во французском городе Альби, дело обстоит иначе. Здесь возникла ситуация, в которой обе стороны могут приспособиться друг к другу. Возможно, сомов эволюция научит более эффективно ловить птиц, а голубей – быть начеку, находясь у воды. Пока что нет доказательств, что хоть один из этих видов эволюционирует, но для возможной двусторонней эволюции есть все предпосылки.
Близкие городские контакты первого и второго рода
[25] отличаются тем, что в них задействована односторонняя или двусторонняя эволюция, но есть и другие различия. Контакт первого рода может зайти в тупик. Как только фундулюсы из Бриджпорта достигнут максимальной невосприимчивости к ПХД, эволюционный процесс завершится. Приспособившиеся к высокому уровню ПХД рыбы смогут жить в загрязненной воде долго и счастливо. А вот при контактах второго рода эволюция может вообще никогда не кончиться. Если голуби станут вести себя осторожнее, возможно, сомы вскоре начнут нападать быстрее. У голубей, в свою очередь, разовьется более стремительная реакция на опасность, а у сомов – более чувствительные усы, и так до бесконечности. Вряд ли это действительно произойдет, хотя бы потому что сомы питаются не только голубями, а у голубей достаточно мест для купания, где сомы не водятся. Однако в теории взаимная городская эволюция атакующих сомов и защищающихся голубей может происходить до бесконечности.
Таким образом, адаптация, вызванная не физической чертой, а другим способным к эволюции организмом, может быть бесконечной, и именно в этом заключается ее мощь. Эволюция одного партнера способствует эволюции второго, и в итоге они оба оказываются в непрерывном цикле экологического взаимодействия – совсем как две страны в гонке вооружений, не дающие противнику вырваться вперед. Вот почему специалисты по эволюционной биологии называют такую взаимную адаптацию «принципом Черной Королевы» – в честь персонажа из «Алисы в Зазеркалье». Помните, что она сказала Алисе? «Ну а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте».
Впрочем, для влияния на эволюцию друг друга партнерам необязательно быть заклятыми врагами. Все виды животных и растений в городской среде – это узелки в огромном и непрерывно меняющемся гобелене экологического взаимодействия. Да, городская экосистема огромна, и некоторые ее участники вцепились друг другу в глотки, но есть и те, кто просто хочет потеснить других в трещине на асфальте. Есть и виды, которые помогают друг другу занять свое место в городе. Воробьи, к примеру, вьют гнезда в растущем на зданиях плюще, а ногохвостки прячутся в суккулентах на зеленых крышах. Неважно, как именно взаимодействуют виды, – всегда есть вероятность, что эволюция одного вида так или иначе повлияет на другой, связанный с ним экологической сетью. Все-таки виды не существуют в изоляции.
Как мы уже знаем, города подобны безумным ученым. Из разных аборигенных и чужеродных видов они создают самые невообразимые экологические химеры. Наши сады, балконы и парки стали домом для растений из всех уголков мира, которые, в свою очередь, обеспечивают пищей разнообразных животных с каждого континента. Индийские кольчатые попугаи в Париже едят семена робинии ложноакациевой, привезенной из Северной Америки. Европейские сизые голуби в городах Малайзии склевывают бутоны растущего вдоль тротуаров китайского гибискуса. В Перт из Индии в 1898 году привезли северную пальмовую белку, и ее популяция до сих пор процветает благодаря плодам африканских финиковых пальм и других экзотических деревьев.
Городской ткацкий станок сплетает нити, оказавшиеся рядом по чистой случайности, в пестрое полотно с невиданными доселе узорами. Поскольку экологическое взаимодействие – это не союз любящих сердец, а брак по расчету, переплетенные друг с другом виды могут со временем приспособиться к своим новым партнерам. За примерами лучше всего обращаться к травоядным животным. Так, во Флориде обитает аборигенный клоп-булавник Jadera haematoloma. Он питается семенами аборигенной лианы Cardiospermum corindum. Этот вид кардиоспермума отличается тем, что выращивает свои крошечные семена в зеленых шариках диаметром два сантиметра. Булавник пронзает эти шарики своим хоботком, чья длина достигает девяти миллиметров, и едва-едва достает до хранящихся в самом центре семян.
В середине 1960-х во флоридских парках и вдоль дорог начали высаживать экзотические деревья, в том числе кельрейтерию изящную (Koelreuteria elegans). Кельрейтерия, как и кардиоспермум, относится к семейству сапиндовых, но семенная коробочка у нее меньше и площе. Спустя некоторое время булавники принялись поедать и ее семена. Более того, как выяснил в 1990-х Скотт Кэрролл из Калифорнийского университета, перебравшиеся на кельрейтерию булавники практически эволюционировали в отдельный вид. С тех пор как на улицы Флориды высадили кельрейтерию, прошло всего несколько десятков лет, но жившие на них булавники уже откладывали больше яиц (причем сами яйца были мельче) и быстрее достигали зрелости, а запах кардиоспермума их больше не привлекал. Самым же заметным отличием стали укороченные хоботки: у булавников на кельрейтерии они достигали от 6,5 до 7 миллиметров. Это заметно короче, чем у их предков. На шарике кардиоспермума такой хоботок оказался бы бесполезен, а вот для небольшой коробочки кельрейтерии подошел в самый раз. Более того, Кэрролл доказал, что эти разновидности булавника различаются на генетическом уровне.
В 2005 году Кэрролл опубликовал занятное продолжение этой истории. Оказывается, в Австралии произошли те же самые события – правда, как Австралии и полагается, с точностью до наоборот. В Брисбене обитает другой вид булавника, Leptocoris tagalicus. Питался он в основном семенами аборигенного дерева Alectryon tomentosus, тоже из семейства сапиндовых. В один прекрасный год в Австралию завезли американский кардиоспермум, а к концу 1970-х он распространился по всей стране и стал считаться инвазивным видом. Тогда же им соблазнились австралийские булавники и охотно на него перекочевали. Измерив длину хоботков у экземпляров Leptocoris, найденных в местных музеях естествознания, Кэрролл обнаружил, что до 1965 года у всех особей были короткие хоботки, а потом начали появляться булавники с хоботками подлиннее. Эти особи, предполагает он, и были первыми переселенцами на новое растение. Сегодня, как выяснил Кэрролл, хоботки у живущих на кардиоспермуме булавников чуть длиннее, чем у тех, что живут на алектрионе, – аккурат чтобы дотягиваться ими до семян в крупных коробочках.
