Поющий у себя на территории самец большой синицы посвящает свои трели сразу многим. Во-первых, это соперники, которые нет-нет да залетят на его территорию, чтобы совратить его объект воздыхания. Во-вторых, собственно, самки. Ах, прекрасная самка Parus major! Сначала нужно убедить ее вместе свить гнездо. Потом без устали следить, чтобы ее очередную яйцеклетку не осеменил кто-нибудь из более шустрых соперников. А что уж говорить о прелестных соседках, которых можно и нужно соблазнить! В утренней синичьей суете, когда самцы с громким щебетом перелетают с ветки на ветку, следят за соперниками, приглядывают за своими самками и любуются чужими, слышен целый хор социосексуальных возможностей, угроз и решений.
А что станет с этим хором, если исполнителю главной партии будет мешать городской шум? Этими академическими вопросами Ханс Слаббекорн и его коллеги заинтересовались около десяти лет назад – и, как это обычно бывает, вскоре свалили их на двух аспирантов. Милли Мокфорд, на тот момент аспирантка в Университете Аберистуита, сосредоточилась на самцах-соперниках. В ходе эксперимента она посетила двадцать городов Великобритании. Она ставила динамик на территории самца большой синицы, воспроизводила низкочастотную песню, записанную за чертой того же города, и высокочастотную городскую песню, а затем наблюдала в бинокль, как самец отреагирует на искусственного соперника. Тот же самый эксперимент она провела и на территориях загородных синиц. Оказалось, услышав песню из своей среды обитания, самцы нервничают гораздо сильнее. Иными словами, городская песня соперника разозлит городскую синицу больше, чем загородная, и наоборот.
Другим исследованием, посвященным уже самкам, занялся аспирант Слаббекорна Ваутер Халфверк. Он обнаружил, что городские большие синицы стоят перед сложнейшей дилеммой. Взяв на себя роль птичьего разведчика в сезон размножения, Халфверк наблюдал за их популяцией в тридцати домиках для синиц в Нидерландах. Он регулярно проверял эти домики и знал, когда самки были готовы к размножению и когда откладывали яйца. С помощью анализа ДНК он определял, кому из птенцов приходился отцом самец, на чьей территории расположен домик. Мало ему было столь бесцеремонного вторжения в личную жизнь – он еще и установил в домиках и рядом с ними микрофоны, чтобы записывать песни самца и нежные подбадривания самки, а также характерное царапанье и хлопки крыльев, когда самка покидала гнездо для утреннего совокупления.
В ходе разведывательной операции Халфверк выяснил, что самки просто не могут устоять перед самцами с глубоким низким голосом. Чем ниже самец щебечет, тем с большей вероятностью самка направится к нему, прежде чем снести яйцо. На первый взгляд это очень даже романтично, но подвох в том, что самки обладателей высокого голоса то и дело покидают гнездо, чтобы вступить в связь с другим. Разумеется, ДНК-тесты показали, что самки изменяли самцам с высоким голосом: как минимум один птенец в их гнезде оказывался детенышем соседа.
Поскольку свой эксперимент Халфверк проводил в тихом лесу, чтобы исследовать воздействие городского шума на синиц, ему пришлось обо всем позаботиться самому. Как истинный агент, он взялся донимать синиц ревом моторов и лязгом тормозов, чтобы те раскрыли ему свои тайны. Для этого он установил на крышах домиков динамики, подключил их к плеерам и включил несчастным пташкам запись дорожного шума. В ходе эксперимента он также воспроизводил записи щебета самцов с высокой и низкой частотой. Лишь когда частота песни была достаточно высокой, чтобы ее было слышно на фоне шума дорог, из домика в надежде совокупиться с самцом высовывалась самка. (Правда, никакого самца снаружи и в помине не было – был только Ваутер Халфверк с динамиком.)
Оба исследования показывают, что в городе и за его пределами сексуальная эволюция большой синицы движется в разных направлениях. Песни, степень моногамии и поводы для реакции со стороны как самок, так и самцов синиц в городах постепенно отдаляются от нормы, характерной для сельской местности. Скорее всего, нечто подобное происходит и среди других городских певчих птиц, чьи голоса стали чуть выше.
Пока Слаббекорн увлеченно все это рассказывает, несколько студентов решили растянуться на траве, а те, что до сих пор стоят, уже поглядывают на часы. Видимо, всему есть предел: рано или поздно надоедают и большие синицы, и динамики, и частота песен, и даже утреннее совокупление. Похоже, с городской акустической экологией пора закругляться. Слаббекорн понимает намек и направляется обратно в университет. Но у канавы между дорогой, вдоль которой растут тополя, и зданием биологического факультета он останавливается.
«Частота песен – это еще не все, – говорит он. – Городской шум воздействует на акустику птиц по-разному». Так, австралийские серебряные белоглазки в городе не только поют выше – их песни становятся короче, а паузы между ними, напротив, длиннее. Скорее всего, паузы нужны для того, чтобы утихло возникшее из-за зданий эхо – по этой же причине ораторы на больших стадионах говорят медленнее. Зарянки в шумных районах Шеффилда (и, вероятно, в других городах) охотнее поют по ночам, когда на улицах тише. В пойме испанской реки Харамы, точнее, там, где она течет мимо взлетно-посадочных полос мадридского аэропорта, утренний хор певчих птиц начинается раньше. Чтобы опередить рев первых самолетов, местные синички, славки, камышовки, кукушки и вьюрки переводят свой биологический будильник назад, иногда аж на сорок пять минут.
Но не ко всякому звуку можно адаптироваться, добавляет Слаббекорн, указывая на канаву. «По нидерландским законам место строительства обязаны перенести, если для постройки здания нужно осушить водоем, где обитают охраняемые вьюны. Но шум от забивания свай рядом с канавой все равно убьет рыб. Вода прекрасно проводит звук, как и насыщенное водой рыбье тело. Из-за шума у рыб порвутся барабанные перепонки или плавательный пузырь». На этом мы разворачиваемся и вновь пускаемся в путь. Все молчат, но уже совсем по другой причине.
17. Секс в большом городе
В сарае у загородного дома в Сан-Диего рядом с другими велосипедами и садовыми инструментами стоит красный женский велосипед с ржавой цепью. Сзади на нем закреплено пластмассовое сине-белое детское сиденье, на котором лежит перевернутый велосипедный шлем со слоем пенопласта внутри. В пятницу мать забрала дочь домой из школы, вернулась домой, припарковала велосипед и помогла дочери слезть с сиденья. Та тут же побежала играть во двор, но мать крикнула ей вслед: «А шлем снять?» Стянув шлем с головы дочери-непоседы, она положила его на детское сиденье. Но в понедельник, когда мать уже собиралась везти дочь в школу, события приняли неожиданный поворот: «Представляешь, солнышко, у тебя в шлеме свила гнездо птичка!»
Полагаю, примерно такая предыстория стоит за снимком на 189-й странице выпуска Trends in Ecology and Evolution за апрель 2006 года. В такой уважаемый научный журнал это семейное фото попало потому, что в сарае в Сан-Диего поселилась не просто птичка, а самый настоящий серый юнко (Junco hyemalis). В этом регионе Северной Америки серые юнко гнездятся исключительно в высокогорных хвойных лесах. До 1983 года они размножались на высоте от полутора до трех километров далеко-далеко от Сан-Диего, а потом вздумали гнездиться в прибрежной городской среде на территории Калифорнийского университета, чем немало удивили местных наблюдателей за птицами. Скорее всего, первые переселенцы перезимовали у побережья и, в отличие от всех прежних гостей Сан-Диего, по весне решили не возвращаться в горы. Вместо этого они начали гнездиться в фигурных кустарниках на территории университета, а там уже и до велосипедных шлемов крылом подать. В последующие годы колония уверенно росла, и к 1998 году в ней было уже около 160 птиц. Именно тогда биолог Памела Йе решила изучать их для своей диссертации.
