Использование специальных грамматических элементов – артикли, предлоги, союзы, которые позволяют связывать слова в предложении между собой, не неся при этом лексической нагрузки (некоторые, правда, выполняют обе функции). Списки таких слов – закрытые (по крайней мере, в синхронном срезе).
* * *
Но только ли язык с его сверхсложной организацией отличает нас от других биологических видов, и является ли язык центральным пунктом?
Орудия труда, изготовленные первобытным человеком Homo erectus, что требовало, как очевидно, развитых мыслительных возможностей, серийной организации деятельности, планирования и способов передачи этих знаний другим членам сообщества и следующим поколениям, датируются в разных местах возрастом пятьсот – восемьсот тысяч лет, что иногда интерпретировалось как указание на наличие языка с его символическими и концептуальными возможностями. Однако данных для такой хронологии возникновения языка явно недостаточно. Общеизвестно, что объем мозга в процессе антропогенеза увеличивался, в основном за счет неокортекса и фронтальных его отделов. Тем не менее, несмотря на наличие уже сопоставимого с современной популяционной нормой объема мозга, это почему-то не обеспечивало никакого видимого материального прогресса в течение сотен тысяч лет (что видно, например, по орудиям труда). Это вызывает естественные вопросы, на которые нет удовлетворительных ответов: что «мешало» мозгу такого объема обеспечить необходимые процедуры для усложняющейся деятельности, гарантируя успешную конкуренцию? что позволило мозгу, который уже сотни тысяч лет был достаточного для возникновения сложного поведения и языка объема, внезапно стать несравнимо более эффективным? Бесспорно, важнейшими в этом контексте являются работы Е. Дикона [Deacon, 1977, 2000].
Археологами и антропологами фиксируется «внезапный» взрыв креативных способностей древних людей, произошедший примерно семьдесят пять – пятьдесят тысяч лет назад. Это ассоциируется с ростом интеллекта и сознания; вполне вероятно, что именно в это время формируются высшие психические функции, необходимые не только для языка как такового (в частности, для синтаксиса), но и шире: многоэтапное планирование, построение цепочек логических операций, изобретение игр на основе конвенциональных правил, поиск закономерностей в наблюдаемых явлениях и музыка [Gould 1980; Ganger, Stromswold, 1998; Falk, 2004; Longhi, Karmiloff-Smith, 2004].
В этой связи необходимо остановиться на очень важных работах М. Дональда [Donald, 1991, 1997, 1998], где обсуждается роль разных видов памяти и обучения в эволюционных процессах, формировавших человека, и одним из важнейших называется мимезис – способность копирования, подражания, имитации. Долгое время (сотни тысяч лет) наши биологические предки могли обходиться без вербального языка, развивая при этом весьма сложные навыки, а значит и мозг. Это время, вероятно, было заполнено и формированием концептов-примитивов, позволяющих создавать некие гипотезы о характере и свойствах внешнего мира. Однако ясно, что формирование любых, даже и самых первичных концептов требует языка для их дифференциации и номинации. Как и когда возник язык в собственном смысле слова – вопрос открытый [Arbib, 2003]. Весьма вероятно, что это произошло много позже и, как уже упоминалось, по одному из возможных сценариев: наблюдается грамматический взрыв как результат макромутации или как результат отбора мелких мутаций, то есть гораздо более постепенного процесса (см., например, [Pinker, Bloom, 1990; Prasada, Pinker, 1993; Pinker, 1991, 1994; Pinker, Prince, 1998; Chomsky, 2002].
Арбиб [Arbib, 2002] выводит несколько свойств, которые должны были возникнуть, чтобы мозг стал готовым для появления языка (language-ready):
• способность к имитации комбинаций сложных движений;
• способность ассоциировать определенный символ с классом объектов, действий и событий;
• способность «соучаствовать», понимая, что слушающий и говорящий разделяют общее знание о ситуации;
• интенциональность коммуникации (понимание того, что должен быть результат);
• понимание иерархической структуры объектов и действий и временной организации; возможность вспоминать и предвидеть;
• долгий период детства с зависимостью от взрослых и жизнь в социуме, обеспечивающие возможности сложного научения.
Нужно, однако, добавить, что этого недостаточно, и появление фонологической структуры, организованной цифровым образом для базисного кодирования языка, является крупнейшим когнитивным шагом, выходящим за рамки биологической необходимости нечто выразить [Jackendoff, 2003]. И конечно, есть огромная разница между закрытыми списками врожденных коммуникационных сигналов других биологических видов и использованием открытого и ничем не лимитированного репертуара знаков, организация бесконечного множества которых только и возможна с помощью фонологического кодирования и далее – правил сложного синтаксиса.
Открытие Риццолатти и Арбибом [Arbib, Rizzolatti, 1997; Rizzolatti, Arbib, 1998; Rizzolatti et et al., 2002; Rizzolatti, Craighero, 2004] зеркальных нейронов и вообще зеркальных систем дает совершенно новые подтверждения принципиальной важности имитации и даже самого факта фиксации действий Другого в нервной системе для когнитивного развития в фило- и онтогенезе и даже для возникновения языка и рефлексии как основ сознания человека [Arbib, 2001, 2002]. Зеркальные нейроны были обнаружены в префронтальной моторной коре макак. Было показано, что эти системы картируют внешнюю информацию – действия, совершаемые другим существом, необязательно того же вида, но с понятной системой координат и интерпретируемым поведением; они реагируют только на определенное действие, когда субъект делает что-то сам, когда видит это действие или слышит о нем. Риццолатти говорит о зеркальных системах, которые есть практически во всех отделах мозга человека, и активируются в том числе при предвидении действия, при сопереживании эмоций или воспоминании о них и т. д. Гомологичная исследованной на макаках зона мозга человека – 44-е поле по Бродману, частично являющееся зоной Брока и обеспечивающее речь (см. также [Hopkins, Cantalupo, 2003], также отвечает как за сами движения, так и за наблюдение за ними [Arbib, Mundhenk, 2005]. Это показывает, на основе чего развился мозг, готовый для функционирования языка и построения моделей сознания других людей (Theory of Mind), готовый для социального обучения и адекватного поведения в социуме. Отсутствие такой способности, наблюдаемое в крайних формах при аутизме и шизофрении, приводит к выпадению такого человека из общества с самыми тяжелыми экзистенциальными последствиями [Baron-Cohen et al., 2000].
Вполне вероятно, что первые гоминиды уже имели некий протоязык на основе некой примитивной системы знаков, вполне возможно – жестовый, что и подготовило мозг к организации семиотической системы, оснащенной сложным синтаксисом с его продуктивностью. Риццолатти и Арбиб рассматривают язык как способ соединения когнитивной, семантической и фонологической форм, способ, релевантный как для звукового, так и для жестового языка. Активность зеркальных нейронов в зоне F5 интерпретируется как часть кода, которая должна соединиться с нейронной активностью в какой-то другой зоне мозга и завершить тем самым формирование целого кода указанием на объект и/или субъект. Эта гипотеза имеет первостепенное значение как для объяснения организации языковых функций, в частности для лингвистической дифференциации субъекта и объекта, так и для научения вообще, поскольку позволяет связать в оперативной памяти агенс (деятель), пациенс (объект действия) и инструмент (способ или орудие). Чрезвычайно важным является и формирование с помощью этих систем надежных механизмов самоидентификации, что нарушается при психической патологии – шизофрении – и также оказывается связанным с функционированием зеркальных систем [Arbib, Mundhenk, 2005]. Таким образом, показано, как происходит формирование ментальных репрезентаций и механизм, посредством которого это оказывается возможным. По всей видимости, существует некий «словарь» действий как таковых, независимо от того, чем (рукой, ногой, ртом…) и кем они совершаются, сопоставимых с так называемыми концептами-примитивами (хватание, доставание, кусание и т. д.), и именно на это реагируют зеркальные системы. Способность высших обезьян к имитации общеизвестна. Естественно в свете вышесказанного, что такая способность была залогом развития новых моторных и когнитивных возможностей за счет обучения через мимезис [Donald, 1998], механизмы чего после открытия Риццолатти объяснены нейрофизиологически, и это имеет первостепенное значение для исследований происхождения языка и сознания.
