– Иди-ка сюда! – говорил он с жестоким смешком. – Ты не знаешь, как это делается, мой мальчик. Я научу тебя. – И – бац! – бил своей ручищей беднягу прямо в лицо.
После этого мальчишке предстояло продемонстрировать на щеке друга, как он усвоил урок ужасного учителя.
Иногда наказания не были связаны с ошибками в работе учеников. В этой странной школе, где отсутствовала дисциплина, изобретательный ум Давасандупа находил несуществующие нарушения правил. В таких случаях он использовал особенно длинную и тяжелую палку: приказывал преступнику вытянуть руку и раскрыть ладонь, после чего несчастный получал по ладони удары в количестве, назначаемом учителем.
Управляясь со своим оружием, Давасандуп исполнял какой-то дикий военный танец, сопровождая каждый удар прыжком и диким восклицанием вроде «хан!»; с активной, хоть и невольной помощью жертвы – боль заставляла топать ногами, корчиться и кричать – наказание походило на какой-то дьявольский балет. Неожиданно зайдя однажды в школу, я стала свидетельницей как раз такой сцены: дети уже знали меня и откровенно описали педагогические методы своего учителя. После нескольких дней такого активного преподавания Давасандуп снова, как обычно, покидал учеников.
Немало еще историй о моем добром переводчике я могла бы рассказать; некоторые довольно забавны, в духе Боккаччо, – он играл в них роли не только оккультиста, школьного учителя и писателя. Но, мир его памяти, я совсем не хочу принижать этого человека. Настойчивыми усилиями, став настоящим эрудитом, он был и симпатичным, и интересным. Поздравляя себя с тем, что встретила его, очень благодарна и признательна ему за помощь.
Добавлю, что Давасандуп – автор первого и до сих пор единственного англо-тибетского словаря и закончил свои дни преподавателем тибетского языка в университете в Калькутте.
Какова была моя радость, когда принц тулку сообщил, что в монастырь Энч, неподалеку от Гангтока, приезжает настоящий тибетский доктор философии из знаменитого университета в Тнашилхупо
[12], а также что ожидает возвращения в страну еще одного ламы, родом из Сиккима, который учился в Тибете.
Скоро я познакомилась с ними – людьми весьма образованными и неординарными по своей учености.
Доктора философии звали кушог
[13] Чёсдзед, он происходил из древнего рода тибетских правителей. Несколько лет провел в тюрьме по политическому обвинению, и здоровье его сильно подорвала пища, которую пришлось употреблять в заключении.
Принц Сиккима оказал ученому человеку большое уважение: он с радостью принял изгнанника и назначил его настоятелем Энч гомпа с обязательством обучать грамоте и священной литературе около двадцати послушников.
Кушог Чёсдзед – гелугпа, то есть последователь реформистской секты Цонг Кхапа (жил около 1400 года нашей эры), более известной под названием «Желтые шапки».
Иностранные авторы, описывающие учение и религиозные принципы «Желтых шапок» как абсолютных противников «Красных шапок», поймут свою ошибку, обнаружив в монастыре Энч настоятеля-гелугпу, который стоит во главе монахов, относящихся к «красной» секте, и мирно служит литургию вместе с ними.
Не знаю, усерден ли этот лама в медитации, можно ли назвать его мистиком, но он точно обладал невероятной эрудицией. Память его словно чудесная библиотека, где каждая книга готова открыться на нужной странице. Без малейшего усилия он цитировал десятки текстов, так или иначе связанных с ламаизмом, буддийской философией, тибетской историей или светской литературой. Но это еще не столь удивительно для Тибета – совершенно поражало, как тонко понимал он и различал малейшие оттенки в значениях понятий и явлений.
То ли он боялся показаться навязчивым, то ли мешала родовая гордость (положение выше, чем его покровителя), но лама редко посещал принца в его поселке, только консультировался с ним по поводу дел, связанных с монастырем.
Иногда он приходил навестить меня, но большей частью я сама приходила в гомпа у подножия горы, возвышающейся над Гангтоком. После нескольких бесед лама, подозрительный, как все восточные люди, придумал замечательный план: испытать мои знания буддизма и насколько глубоко я понимаю его установления. Однажды, когда я сидела у него в комнате, он достал из ящика письменного стола длинный список вопросов и с изысканной вежливостью попросил меня ответить на них сразу же. Предмет он выбрал для опроса сложный, явно содержащий намерение меня смутить.
Я честно прошла все испытание, и мой экзаменатор был как будто удовлетворен. Затем признался: до последнего момента не верил, что я буддистка, и, не понимая, зачем я расспрашиваю лам об их религии, боялся, что у меня недобрые намерения. После этого он, кажется, переменил свое мнение и стал относиться ко мне с большим доверием.
Второй лама, который вскоре приехал в Гангток из монастыря Толунг-Цепхаг, расположенного в районе Лхасы, учился там всю свою юность и потом вернулся секретарем главы секты в Кармапасе, одной из главных сект «Красных шапок». Звали его Бермиаг Кушог (почтенный Бермиаг), потому что он был сыном местного правителя, одного из немногочисленных членов сиккимской знати, которая относилась к местной народности, называемой лепчас.
Как и кушог Чёсдзед, он получил высший титул гелонга и дал обет безбрачия. Священник махараджи, он занимал помещения в его дворце. Почти каждый день пересекал сады и приходил на виллу, где жил кронпринц. Здесь, в гостиной, обставленной в английском стиле, мы проводили время в длительных беседах на темы совершенно незнакомые людям с Запада.
Мне нравится воскрешать в памяти эти разговоры, которые постепенно позволили приоткрыть завесу, скрывавшую подлинный Тибет и его религиозный мир.
Сидкеонг тулку, всегда облаченный в свои парчовые одежды, председательствовал сидя на кушетке. Перед ним ставили стол, а я садилась напротив в кресло. Каждому из нас приносили по небольшой чашке китайского фарфора с серебряным блюдцем и украшенной кораллом и бирюзой крышечкой в виде крыши пагоды.
Очень близко к принцу, в кресле, задрапированный в красочную тогу, восседал почтенный Бермиаг, перед ним – чашка с серебряным блюдцем, но без крышечки. А что касается Давасандупа, который часто присутствовал на наших беседах, то он сидел, на манер портного (на Востоке говорят «в позе лотоса»), у наших ног, и его чашка, поставленная на коврик, не имела ни блюдца, ни крышечки.
Тем самым соблюдался строгий и сложный тибетский этикет. Пока говорил ученый и красноречивый оратор Бермиаг Кушог, нам подавали бесконечное количество индийского чая цвета поблекшей розы, с добавленным в него сливочным маслом и солью. Богатые тибетцы всегда держат чашку такого чая в руках, – характерно изречение, сразу определяющее обеспеченных людей: «Губы их всегда влажны от чая или пива». Тем не менее на этих собраниях подавался только чай из уважения к моим ортодоксальным буддийским принципам.
