Разумеется, целью моей поездки был вовсе не сбор всяких небылиц, но при случае я не собиралась от этого отказываться. Даже под самыми несуразными с виду заблуждениями почти всегда таится зерно истины; чтобы его обнаружить, зачастую приходится изрядно поразмышлять и зайти в своих изысканиях довольно далеко.
И вот я в Париже по указанному адресу — на бульваре Сен-Мишель.
Странно… Я не вижу перед собой здания, способного приютить в своих стенах мало-мальски значительную организацию. Большая продуктовая лавка, витрина которой выдается на тротуар, занимает весь первый этаж жилого дома. Над узкой дверью, полускрытой нагромождением овощей, тушек домашней птицы и всякой всячины, виднеется номер дома — 30. Никаких сомнений, мне дали именно этот адрес.
Я вхожу в коридор и вижу ведущую наверх лестницу. Комната консьержки находится на уровне антресоли; сидящая в ней женщина поглощена шитьем.
— Общество?.. На четвертом этаже, — бросает она, не двинувшись с места.
На четвертом этаже, действительно, висит табличка с надписью «Теософское общество». Звоню. Крошечная женщина, почти карлица, открывает мне дверь. Она улыбается, и я понимаю: меня ждали.
— Эдмон! Эдмон! Это мадемуазель Давид!
Прихожая представляет собой узкий и темный проход; мне приходится прижаться к стене, чтобы втащить чемодан, который я с большим трудом доволокла наверх по извилистой лестнице.
Еще одна дверь распахивается, и меня радушно встречает мужчина, отозвавшийся на призыв маленькой дамы.
— Входите, входите, — говорит он, указывая рукой на комнату, из которой появился.
— Вы, наверное, господин Журдан? — спрашиваю я, гадая, действительно ли передо мной секретарь французского филиала Т.О. и нахожусь ли я в штаб-квартире общества.
— Да-да, я — Журдан. Миссис Морган написала мне по поводу вашего приезда. Моя жена покажет вам комнату.
Тут же появилась его жена, та самая крошечная особа, которая открыла мне дверь.
— Ваш чемодан уже отнесла в комнату, — с сияющим видом объявила она. — Идемте, я отведу вас.
Прежде чем последовать за ней, я успела бегло оглядеть комнату, где находилась. Более чем достаточно, чтобы составить себе представление о том, куда я попала! Рабочий стол, заваленный бумажным хламом, и плетеное кресло перед ним; между двумя окнами, выходящими на бульвар, — секретер, а у камина — обитое красным бархатом кресло с высокой спинкой, сильно протертое и продавленное; рядом — три-четыре стула; на стене — белые деревянные полки с новыми книгами, явно предназначенными для продажи.
Мое удивление росло. Неужто я в самом деле оказалась в резиденции того самого Теософского общества, чей лондонский филиал с присущим ему ненавязчивым шиком выглядел даже внушительнее клуба «Высшей Мудрости»?
Вырвавшийся у меня вопрос невольно выдал мое беспокойство:
— Я нахожусь в штаб-квартире французского отделения Теософского общества, не так ли?
— Ну да, ну да, — ответил секретарь с улыбкой. — Вы займете комнату, пустующую после отъезда мисс Уолтон.
Госпожа Журдан поманила меня рукой.
— Столовая, — объявила она, пока я следовала за ней через темную комнату, где стояли стол, маленький шкаф белого дерева и несколько разнокалиберных стульев. По соседству с этой «столовой» и располагалась отведенная мне комната.
Неожиданная обстановка в штаб-квартире общества незамедлительно внушила мне тревогу относительно удобств, которые меня ожидали.
Весь комфорт в самом деле свелся к лежащему на полу матрацу. Видимо, заметив удивление в моем взгляде, хозяйка тотчас же пояснила:
— Мисс Уолтон считала, что это напоминает тахту и создает восточный колорит. Она накрывала ложе покрывалом с персидским рисунком, из той же ткани были шторы на окнах, но, уезжая, она забрала их с собой, как и покрывало.
Плетеное ивовое кресло и стул дополняли обстановку. За ширмой, отгораживавшей угол комнаты, таился длинный стол, на котором были лишь кувшин для воды и таз; между ножками стола виднелись какая-то лохань и белое фаянсовое туалетное ведро. Вряд ли в парижском центре Т.О. часто устраивались водные процедуры. Я рискнула задать еще один вопрос:
— Есть ли в квартире ванная?..
Госпожа Журдан явно удивилась.
— Общественные бани в двух шагах от нашего дома.
Затем она поспешила открыть узкий встроенный шкаф, разделенный на две части: одна с полками, а другая — гардероб.
Маленькой даме больше нечего было мне показать.
— Ну вот! — сказала она в заключение с довольным видом. — Вам здесь будет замечательно. Можете располагаться.
До свидания, маленькая дама.
Прикажете смеяться или плакать?..
Но в двадцать лет не плачут из-за такой ерунды. К тому же я никогда не плакала. Эта моя особенность даже шокировала в свое время добрых монахинь из пансиона «Цветущий сад», поощрявших проявление чувств у своих воспитанниц.
Где ты, моя таинственная комната из общежития «Высшей Мудрости», заворожившая меня уже в первый вечер после приезда? Два высоких, завешенных черным проема и картина с ангелами, разгуливающими по морскому дну!..
Что ж! Я вознамерилась побыстрее отсюда съехать и подыскать себе другое жилье, не забыв предварительно известить миссис Морган о постигшем меня разочаровании. Угловая комната с двумя окнами на улицу относилась к разряду тех, которые называют «веселенькими», и, очевидно, нередко пустовала.
На следующий день мне предстояло обзавестись необходимыми вещами, так как было непохоже, чтобы меня собирались снабдить постельными принадлежностями. Ничего страшного! На улице не холодно, а ночь пролетит быстро.
В дверь постучали.
— Ужин! — объявила госпожа Журдан.
Я оказалась за столом в обществе секретаря, его жены и их сына, карапуза трех-четырех лет.
— Никто из членов общества тут не живет, кроме меня? — спросила я.
— Нет, пока нет. Мы ждем одну даму, которая поселится в другой комнате, в конце коридора.
Другая комната… Значит, в этой «французской штаб-квартире» всего-навсего две гостевые комнаты.
— Картофельный суп, — возвестил секретарь, приподнимая крышку супницы; затем он подал мне тарелку с горячей водой, в которой кусочки картофеля плавали вокруг большого, разбухшего от жидкости ломтя хлеба.
Я знала понаслышке, что во Франции некоторые люди кладут нарезанные ломтики хлеба в супницу и заливают их овощным бульоном. В силу своего нордического воспитания я отнюдь не была готова к такого рода яствам. Настоящий суп для меня — это похлебка, протертая сквозь сито.
Я отведала несколько ложек поставленной передо мной жидкости — обычной воды, в которой варился картофель.
