Я не могла понять эту бурю негодования. Гарцевала дама на арене или нет, каким образом это связано с учением Баба?
Позже мне довелось встречать эту особу на Цейлоне. Она уже не носила шляпы с ромашками, изрядно постарела, но, по-видимому, продолжала гастролировать с проповедями. Как знать? Быть может, она никогда не была наездницей и не бывала в цирке, даже в качестве зрительницы?
Милые фантазии вздымали порой в нашем тихом омуте небольшие озорные волны, бившиеся о стены уединенных приютов, где «серьезные» гости усадьбы предавались учебе и медитации.
Медитация — это слово было у всех на устах. Все обитатели Адьяра считали себя йогами, ведь они жили в Индии. Все «медитировали» по тому или иному методу, смешивая несколько аналогичных или даже противоположных способов; мы не слишком требовательно относились к подобным вещам: мы «медитировали», и это главное…
Индийские книги изобилуют рассказами о пустынниках, йогах и других мудрецах, медитирующих в лесу. Разве не заманчиво последовать их примеру? Какие чудесные горизонты, должно быть, открывались перед духовными взорами этих отшельников в ходе долгих часов, проведенных без движения, в безмолвии, с полуприкрытыми глазами, у подножия какого-нибудь гигантского дерева!
Таковы были соблазнительные перспективы, будоражившие воображение некоторых милых любительниц поэтических, не слишком утомительных уходов от мира. Сразу же по прибытии в Адьяр они первым делом принимались искать подходящую обстановку для своих духовных занятий. Увы! Сколь ни велики были наши владения, а лес в них отсутствовал, только роща на берегу океана; не считая почтенного баньяна из Blavatsky garden
[126] большие деревья были редкими и немногочисленными.
Между тем главным атрибутом декораций, в которые эти дамы горели желанием вписаться, являлось «подножие дерева», где они надеялись отыскать больше тени и тишины. Адьяр был тогда хотя и спокойным, но отнюдь не безлюдным местом: слуги, предоставленные в распоряжение постояльцев, сотрудники и прислуга различных отделов общества, обитавшие в Адьяре, день-деньской носились по дорожкам усадьбы, исполняя свои обязанности. Что касается тени, жаркому тропическому солнцу нет до нее никакого дела: как и одиночество, она приходит лишь ночью.
Итак, наши дамы вознамерились медитировать по ночам у подножия любого ближайшего дерева. Однако ночь в Адьяре значительно темнее, чем грезилось им в мечтах: здешний мрак густой и почти беспросветный. Дамы пребывали в раздумьях на пороге своих жилищ: как ориентироваться в темноте? Им было немного страшно, хотя они себе в этом не признавались. Почему бы не взять фонари?
Европеец не готов к встрече с буйной фауной. Тысячи тварей, избавляясь с наступлением ночи от зависимости, в которой их держит днем человеческое присутствие, резвятся вволю, рыскают в поисках пищи или партнера либо движутся ради одного лишь наслаждения летать, ползать, бегать, петь, свистеть, жужжать и ощущать полноту жизни. Эта ночная суета очень затруднительна для начинающего созерцателя, неспособного понять, что говорят тысячи голосов, возвещающих вокруг него о единственной Истине,
Вероятно, мои соседки не знали о случае, приключившемся с Сатьякамой, когда он пас стада своего учителя в лесу, и все живые существа и природные явления принялись говорить с ним и учить его
[127].
В Адьяре водятся большие и маленькие, безобидные и опасные змеи. Там нередко можно встретить легковозбудимую кобру
[128], раздувающую капюшон на шее и поднимающую плоскую голову, отмеченную знаком Шивы. Ее укус означает быструю смерть в этом глухом уголке, где нельзя рассчитывать на какую-либо медицинскую помощь. Красавица-кобра — не единственная смертельная опасность, которая подстерегает в Адьяре на дорогах. Тем не менее никто из нас не боялся этих грозных соседей. Мы не беспокоили друг друга; Адьяр был тихим и мирным оазисом.
Свет фонарей, качавшихся в руках полуночниц, шорох их шагов по густой траве растревожили лесную братию, и ее недовольство выразилось в необычном мельтешении среди сухих листьев. Похожее на узкий ремень существо коснулось ноги одной из женщин, которая отчаянно закричала: «Змея!» На этот вопль откликнулись одна за другой полдюжины начинающих йогинь, а затем в тишине уснувшего парка послышался гвалт испуганной беготни. Еще несколько мгновений пляшущие огоньки фонарей в руках беглянок рассекали ночной мрак, а затем шум и свет угасли, поглощенные безраздельной тишиной ночи.
Разбуженные слуги, спавшие на верандах у дверей хозяйских домов, тихо смеялись.
Слуги в Адьяре, как и повсюду в Индии, представляли собой любопытный фон жизни их хозяев — белых людей, за которыми они следили и которых судили без всякого снисхождения.
«Сагибы
[129] нас презирают, и мы об этом знаем; мы презираем сагибов, но они об этом не знают».
Некоторые аборигены порой отваживались выражать эту истину вслух; большинство же держали язык за зубами и в результате извлекли из своего молчания практическую пользу: белые были изгнаны из Азии.
Между тем в этой милой и забавной среде назревала драма. Одна молодая шведка, начитавшись «Упанишад» или руководствуясь другими мотивами, собралась повторить опыт Начикетаса и отправиться на свидание со Смертью, чтобы расспросить ее о Высшей Тайне.
Когда Ваджашравас, отец Начикетаса, совершил жертвоприношение вишхваджит
[130], Начикетас спросил его: «А меня, отец, кому ты отдашь меня?» Отец был раздосадован этим вопросом и ничего не ответил, но сын спросил его об этом во второй и в третий раз. В третий раз Ваджашравас, потеряв терпение, ответил: «Я отдам тебя Смерти»
[131].
