Я смеюсь.
– Что ж, хорошо. Мисс Элисон Маргарет Миллер, не могли бы вы войти сюда?
– О, благодарю вас, Клэй Райли Тейт. – Она снова берет меня за руку, и мы идем вперед по длинному мрачному проходу между рядами скамей для прихожан.
– Вот это место. – Я показываю на алтарь, рядом с которым находится купель для крещения. – Они стояли вон там.
– Но они с тобой так и не поговорили?
– Так, сказали несколько слов… но не по-английски.
– Тогда они могли говорить о чем угодно. Хоть о том, какие продукты им надо купить.
– Да, пожалуй. – Я смеюсь. – А там мне пришлось надевать халат. – Я указываю на ширму.
Эли тут же прячется за ней.
– Как неприлично, – говорит она, высунув голову из-за ширмы. – И как ты себя чувствовал?
– Мерзко.
– Это священники дали тебе ту булавку или мисс Грейнджер?
– Булавку мне дала она, но только после того, как мы вышли из церкви.
– Значит, ты стоял здесь? – Она становится прямо перед алтарем.
Я киваю и обхожу Эли кругом, глядя, как на ее лицо падает лучик света, прошедший через витраж.
– А что было потом? – спрашивает она.
– Они попросили меня раздеться.
– Мисс Грейнджер попросила тебя раздеться? – уточняет Эли.
– Угу, – киваю я. – Я закрыл глаза, и они обрызгали меня святой водой.
– Вот так? – Эли окунает пальцы в купель и брызгает на меня водой. – О, нет! Моя рука… она горит! – вскрикивает она.
Я бросаюсь к купели и беру ее руки в свои.
Она прыскает со смеху.
– Я просто разыграла тебя, Клэй. Как видишь, святая вода не причиняет мне вреда.
– Очень смешно. – Теперь мы стоим совсем близко друг к другу, но никто из нас не двигается.
И вдруг перед моим внутренним взором начинают вставать эпизоды из нашего детства. Впервые я подумал о том, чтобы ее поцеловать, когда мне было десять лет. Мы только что посмотрели по телевизору фильм «Крадущийся тигр, затаившийся дракон» и проделывали в лесу все эти приемчики из кунг-фу. Ее нога провалилась в сгнивший ствол дерева, и она, потеряв равновесие, упала в грязь. Когда я вытащил Эли, грязью были перемазаны и ее волосы, и лицо, но думаю, именно тогда я впервые подумал: ух ты, да она просто красавица.
А когда умер ее кот Миттенс, я смастерил ящик, чтобы его похоронить. Мы устроили что-то вроде церемонии прощания с ним, все честь по чести. Я тогда сказал немного, только как я его любил и как мне будет его не хватать. Эли прислонилась ко мне, и, честное слово, я почувствовал, как ее губы коснулись верхней части моей руки. Может быть, это был ее подбородок или нос, но в моем сознании осталось ощущение, что это были именно губы, и я потом долго думал: а что, если она поцеловала меня, а я об этом даже не знаю?
И позднее в том же году, когда мы танцевали медленный танец на балу в Обществе охраны старины, я поцеловал ее волосы. Не знаю, почувствовала ли она, как я это сделал, но когда танец подошел к концу, она улыбнулась мне, будто говоря, что, возможно, об этом знает и не имеет ничего против.
Но больше всего мне запомнился другой момент – выступление девушек из группы поддержки, когда мы учились в девятом классе. Эли тогда выбежала из спортзала в слезах, потому что упала с вершины гимнастической пирамиды, показав свои интимные прелести всей школе. Не обращая внимания на то, что другие парни насмехаются надо мной, я бросился вслед за ней. И когда я обнял ее и она тоже меня обняла, что-то произошло. Нет, меня не охватило внезапно вспыхнувшее вожделение и мне вовсе не захотелось сорвать с нее одежду, как пишет в своих пошлых романах миссис Харрисон, – все было ровно наоборот. Я хотел закрыть ее своими объятиями и защитить от всего. Но с той минуты я уже не мог о ней не думать.
Я думал о ней, работая на ферме, гадал, что она сейчас делает, я думал о ней, ужиная, и гадал, что она ест и пьет, я думал о ней на уроках, гадая, в какой колледж мы с ней поступим, как я сделаю ей предложение. Я даже гадал, как будет выглядеть дом, который я ей куплю, когда стану профессионалом. У меня было все продумано, однако я так ничего ей и не сказал. И ничего не предпринял.
А потом мы с ней не разговаривали целый год, так что, конечно же, она оставила прошлое позади или, по крайней мере, попыталась, а вот обо мне этого не скажешь. Я был так зациклен на прошлом, что просто не знал, как жить дальше. Прежде у меня были определенная жизнь, определенная версия себя самого, которую я хотел ей преподнести, и когда все это полетело в тартарары, я почувствовал, что больше не достоин Эли. Может быть, я и сейчас ее не достоин, но с моей стороны было эгоизмом и трусостью отнять у нее возможность самой сделать выбор. Теперь я это понял.
– Мне жаль… что так получилось, – говорю я, легко касаясь ладонью ее щеки.
– А мне нет. – Она прижимает щеку к моей руке. – Ведь это вернуло мне тебя.
Тепло, исходящее от ее кожи, распространяется вверх по моей руке, по всему телу и находит пристанище в горле.
И в эту минуту, когда мы стоим у алтаря, меня притягивает к ней нечто большее, чем наше прошлое, настоящее и будущее. Нечто большее, чем нужда в ней или влечение. У меня сейчас такое чувство, будто меня к ней толкает десница Божья.
Я беру ее лицо в ладони и целую. По-настоящему целую ее в губы. И это такой поцелуй, о котором мечтаешь всю свою жизнь.
– Церковь закрыта, – слышится суровый голос монахини, стоящей в дверях.
Мы с Эли делаем по шагу назад друг от друга, и в моем теле крошечным язычком пламени вспыхивает протест.
– Дверь была открыта, – возражаю я, чувствуя, как щеки мои заливает краска смущения.
– Если вы здесь потому, что выбираете церковь для своего бракосочетания, то сначала вам нужно будет пройти добрачную отборочную проверку у отца Мерсера.
Эли смотрит на меня с улыбкой. Я прочищаю горло.
– Я уже был здесь на днях. Моя младшая сестра Умничка… то есть Натали Тейт была принята в вашу школу и пойдет туда в следующем году. Она приезжала сюда со мной, и ей устроили экскурсию по школе.
– Я знаю. Вы что-то здесь забыли?
– Нет. – Я качаю головой. – Собственно говоря, я приехал, чтобы спросить о священнослужителях, с которыми встретился в тот день. Об архиепископе и кардинале.
Монахиня поджимает губы.
– Архиепископ не приезжал сюда уже целую вечность, и здесь вообще никогда не появлялся ни один кардинал.
– Но я же был здесь… с мисс Грейнджер.
– Бедняжка. – Она осеняет себя крестным знамением. – Она очень набожна. Хорошая католичка, но ее рассудок помутнен. Мы должны молиться за тех, кто страдает болезнями мозга.
– Те священнослужители, – шепчу я Эли. – Что, если ничего этого не было? Что, если все это происходило только в моей голове?
