– О чем, черт возьми, ты толкуешь? – Я пытаюсь разжать его руки, стиснувшие мою футболку. – И какие у тебя дела с моей сестрой?
Лес здесь густой – в нем так легко заблудиться. И пропасть без следа.
– Тот, кто убьет золотого тельца, будет избран, – шепчет Ли, и на его покрытых рубцами губах пузырится слюна.
У меня екает сердце.
– Погоди… что… что тебе известно о теленке? – Я хватаю его за плечи и трясу. – Это был ты? Ты его туда подложил?
– Может, и я. Семя сие. Так мне сказал дьявол… из огня. – Он ухмыляется, и его жуткая, уродливая кожа туго натягивается на костях лица, словно толстые резинки.
– Перестань мне улыбаться! – кричу я, чувствуя, как во мне кипит ярость.
Прежде чем осознать, что я творю, я отвожу руку и бью его кулаком в лицо. Мерзкое ощущение его восковой неровной изуродованной кожи под моими костяшками заставляет меня внутренне сжаться. Ужасаясь тому, что сделал, я прижимаю кулак к груди и сползаю с его распростертого тела.
– Прости. Я не хотел этого делать.
– Хотел, и еще как. – Ли продолжает лежать, по-прежнему улыбаясь, и из уголка его рта сочится кровь. – Я все о тебе знаю. Мы с тобой одинаковые, ты и я.
По всем моим мышцам распространяется раскаленный жар, и я еще крепче стискиваю руки в кулаки. Я стою над ним, и носок моего ботинка находится всего в нескольких дюймах от его головы.
– Я не знаю, что ты задумал, но если ты не будешь держаться подальше от моей сестры, я вернусь и избавлю тебя от мучений. Ты меня понял?
Его ухмылка становится еще шире, обнажая кривые нижние зубы, все в крови:
– Надеюсь, так оно и будет.
– Ты сумасшедший. – Я отшатываюсь назад.
Его смех продолжает преследовать меня, даже когда я выхожу из леса.
Дверь моего пикапа все еще распахнута, двигатель работает, музыка гремит на всю катушку.
Я стремительно убираюсь отсюда и мчусь домой.
Не знаю, что на меня нашло в этом лесу.
Как я ни стараюсь, мне не удается выбросить из головы Ли. Ни его лицо. Ни его слова.
Дьявол.
* * *
Я паркую пикап за сараем для инвентаря, чтобы меня не увидела Умничка. Сейчас я не могу на нее смотреть. Только не после того, что я только что сделал. Когда я вхожу в сарай, мой взгляд задерживается на том месте, где я в прошлом году обнаружил всю эту кучу взрывчатки. Я закопал ее на участке бесплодной земли в самой дальней части фермы. Не знаю, что с ней хотел сделать отец, но теперь это уже неважно. Ведь его больше нет.
Взяв топор, совковую лопату и пару плотных мешков для компоста, я направляюсь в поле, туда, где остался комбайн.
От мысли о том, что я должен сейчас сделать, мои конечности словно наливаются свинцом, и я двигаюсь с усилием, точно нахожусь под водой.
Над моей головой пролетает стервятник; интересно, мы с ним направляемся в одно и то же место? Закрывая глаза от солнца рукой, я смотрю на бескрайнее небо – свинцовое, с легким голубым оттенком и продолговатыми белыми облаками, похожими на континенты, которых я не увижу никогда.
Подойдя ближе к комбайну, я закрываю нос и рот платком и внутренне собираюсь, чтобы выдержать вонь разлагающегося трупа теленка и звук шевеления червей, поедающих его внутренности, звук, похожий на нескончаемое чмокающее хрипение, от которого мне хочется блевать. Я никогда не забуду, как хрипел отец, когда я нашел его в сарае для искусственного осеменения и содержания стельных коров.
Господи, как же я ненавижу мясных червей. Я хочу, чтобы меня после смерти кремировали. Я знаю, это не в обычае Тейтов, но эта земля и без того так много у нас забрала. Я не хочу оставлять этому миру ничего от себя – разве что кучку пепла.
Я опускаюсь на корточки, чтобы заглянуть под платформенную жатку, но там ничего нет. Ни червей, ни шкуры, ни крови.
Когда я засовываю туда руку, чтобы посмотреть, не погрузилось ли это все в солому, двигатель вдруг с ревом оживает, и нож жатки рассекает мое запястье.
Я поспешно отбегаю от комбайна, от адреналина мои нервы так напряжены, что словно горят в огне.
– Тайлер, это ты? – Я заглядываю в кабину комбайна, но там никого нет. Я обегаю комбайн кругом. – Это не смешно! – кричу я, заглушая рев двигателя.
Я везде ищу свои перчатки, те самые, которые оставил здесь утром, те самые, которые пропитались кровью, но их нигде нет.
Держа голову руками, как будто тем самым я могу выдавить из моего мозга безумие, я обвожу взглядом поля. Мне отчаянно хочется отыскать случившемуся логическое объяснение. Все что угодно, только бы не бояться, что я просто схожу с ума.
Порыв ветра больно жалит порез на моей руке. Я опускаю глаза, вижу, как на золотистую пшеницу стекает ярко-красная кровь, и у меня начинает кружиться голова. С затуманенным взором я смотрю на неубранный урожай, на колосья, качающиеся под ветром, словно неспокойное море.
Я понимаю, как первые поселенцы сбивались с пути на этих равнинах. Здесь было так легко потерять ориентировку и отбиться от каравана. А когда ты оказывался один, твои кости могли дочиста обглодать и обклевать здешние хищные звери и птицы.
Мое дыхание стало урывочным; возникло такое чувство, будто эти пшеница, небо и земля давят на меня со всех сторон.
Я пячусь к комбайну, залезаю в кабину и вырубаю двигатель. Он никак не мог завестись сам. Я напрягаю слух, но единственные звуки, которые мне удается уловить, это редкое дзиньканье остывающего двигателя и чуть слышный гул поездов, проезжающих перекресток железной дороги и Шоссе 17. Вокруг стоит такая тишина, что честное слово, я слышу, как пульсирует кровь в порезе на моей руке. Я вытаскиваю из-под сиденья аптечку и обнаруживаю, что Умничка все в ней обклеила сердечками. У меня начинает дрожать подбородок.
– Держи себя в руках, Клэй, – шепчу я, разрывая пакет с бинтом и обкручивая им свое запястье. Последнее время комбайн барахлил. И порез этот пустячный, задета только кожа.
Я замечаю свои сбитые костяшки, и меня охватывает чувство вины. Об этом необязательно кому-либо говорить. Ни о чем из всего того, что произошло. Я думаю о том, что хорошо бы сейчас вернуться домой, закрыться у себя в комнате на весь остаток дня, но затем я вспоминаю Умничку с ее пакетиком для наклеек. Эту ее нелепую улыбку с щербинкой на месте двух передних зубов. Я не могу ее подвести. И не могу подвести мою семью.
Может быть, дело в недосыпании? Ведь даже когда я сплю, это неспокойный сон. Мне все время снятся до жути странные сны – снится, будто Умничка шепчет мне на ухо, что пора идти убирать пшеницу. Что-то это да значит. Эта последняя жатва принесет нам деньги, которые нужны для того, чтобы оплатить ту школу в Мерфивилле. Возможно, для остальных членов нашей семьи уже слишком поздно, но Умничка достойна лучшей жизни. И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь ей вырваться отсюда… и прожить жизнь с толком.
