Кольца, на которых двигался занавес, с визгом заскользили по проволоке. Цыганки перестали бить в тамбурины. Урсус снял со стены свои рыли, сыграл прелюдию и произнес вполголоса:
— Каково, Гуинплен? До чего все это таинственно!
Затем вступил в борьбу с волком.
Одновременно с рылями Урсус снял с гвоздя косматый парик и бросил его на пол, неподалеку от себя.
Представление "Побежденного хаоса" шло почти так же, как и всегда, не было только голубого освещения и "магических эффектов". Волк играл вполне добросовестно. В надлежащую минуту появилась Дея и своим чудным трепетным голосом окликнула Гуинплена. Она протянула руку вперед, ища его голову…
Урсус кинулся к парику, взбил его, напялил на себя и, удерживая дыхание, тихими шагами приблизившись к Дее, подставил ей свою голову.
Затем он призвал на помощь все свое искусство и, подражая голосу Гуинплена, спел с выражением неизъяснимой любви арию чудовища в ответ на зов светлого духа.
Он подражал так искусно, что и в этот раз обе цыганки принялись искать глазами Гуинплена, испуганные тем, что, не видя его, слышат его голос.
Восхищенный Говикем затопал ногами, захлопал в ладоши, производя невероятный шум и один хохоча, как целое сборище богов. Мальчик, повторяем, оказался на редкость талантливым зрителем.
Фиби и Винос, как два автомата, которых заводил Урсус, начали изо всех сил трубить и бить в тамбурины; под эти оглушительные звуки обычно заканчивался спектакль и расходилась публика.
Урсус поднялся на ноги, весь обливаясь потом.
Он шепнул Гомо:
— Понимаешь, надо было выиграть время. Кажется, нам это удалось. Я неплохо вышел из положения, хотя было из-за чего потерять голову. Гуинплен, быть может, еще вернется завтра. Зачем же было преждевременно убивать Дею? Тебе-то я могу объяснить, в чем дело.
Он снял парик и отер лоб.
— Я гениальный чревовещатель, — пробормотал он. — Как я все это великолепно проделал! Пожалуй, я перещеголял Брабанта, чревовещателя короля Франциска Первого. Дея убеждена, что Гуинплен здесь.
— Урсус, — сказала Дея, — а где Гуинплен?
Урсус вздрогнул и обернулся.
Дея продолжала стоять в глубине сцены, под фонарем, спускавшимся с потолка. Она была бледна как смерть.
Она продолжала с неповторимой улыбкой, в которой было отчаяние:
— Я знаю. Он нас покинул. Он исчез. Я знала, что у него есть крылья.
И, подняв к небу свои невидящие глаза, она прибавила:
— Когда же мой черед?
3. ОСЛОЖНЕНИЯ
Урсус совершенно растерялся.
Ему не удалось ввести Дею в заблуждение.
Было ли тут виною его искусство чревовещателя? Конечно, нет. Ему удалось обмануть зрячих Фиби и Винос, но слепую Дею он не смог обмануть. Ведь Фиби и Винос смотрели только глазами, тогда как Дея видела сердцем.
Он не был в состоянии ответить ни слова. Он только подумал про себя: Bos in lingua
[106]
. У растерявшегося человека точно бык подвешен к языку.
Когда человек находится во власти сложных переживаний, он прежде всего испытывает приступ самоуничижения. Урсус пришел к печальному выводу:
— Напрасно я столько труда потратил на звукоподражание!
Как и всякий мечтатель, потерпевший неудачу, он принялся горько сетовать:
— Полный провал! Я воспроизводил все эти голоса впустую. Что же будет теперь с нами?
Он взглянул на Дею. Она стояла молча, не шевелясь и все больше и больше бледнея. Ее неподвижный, слепой взор был устремлен куда-то в пространство.
На помощь Урсусу пришел случай.
Урсус увидел во дворе дядюшку Никлса, который, держа в руке свечу, делал ему знаки.
Дядюшка Никлс не дождался конца фантастической комедии, единственным исполнителем которой был Урсус, так как кто-то постучал в двери харчевни. Дядюшка Никлс пошел отворить. В дверь стучали дважды, и хозяин дважды уходил. Урсус, поглощенный своим стоголосым монологом, ничего не заметил.
Увидав, что Никлс машет ему рукой, Урсус спустился во двор.
Он подошел к хозяину гостиницы.
Урсус приложил палец к губам.
Дядюшка Никлс тоже приложил палец к губам.
Они смотрели друг на друга.
Каждый из них словно говорил другому: "Поговорим, но не здесь".
Никлс тихо отворил дверь в нижний зал. Они вошли. Кроме них, в комнате не было никого. Входная дверь с улицы и окна были наглухо закрыты.
Хозяин захлопнул дверь во двор перед самым носом любопытного Говикема.
Потом поставил свечу на стол.
Начался разговор. Вполголоса, почти шепотом!
— Мистер Урсус…
— Мистер Никлс?
— Я, наконец, понял.
— Вот как!
— Вы хотели убедить эту бедную слепую, что все идет как обычно.
— Закон не запрещает чревовещания.
— У вас настоящий талант.
— Вовсе нет.
— Удивительно, до какой степени вы умеете воспроизводить все, что вам хочется.
— Уверяю вас, нет.
— А теперь мне нужно поговорить с вами.
— Это разговор о политике?
— Как сказать.
— О политике я и слушать не хочу.
— Вот в чем дело. В то время как вы играли, изображая один и актеров и публику, в дверь стучались.
— Стучались в дверь?
— Да.
— Мне это не нравится.
— Мне тоже не нравится.
— Что же дальше?
— Я отворил.
— Кто же стучал?
— Человек, который вступил со мной в разговор.
— Что он вам сказал?
— Я выслушал его.
— Что вы ему ответили?
— Ничего. Я вернулся смотреть на вашу игру.
— Ну?
— Ну, и в дверь постучали вторично.
— Кто? Тот же самый?
— Нет, другой.
— Он тоже с вами говорил?
— Нет, этот не сказал ни слова.
— Я это предпочитаю.
— А я нет.
— Объяснитесь, мистер Никлс.
— Угадайте, кто говорил со мной в первый раз?
— Мне некогда разыгрывать роль Эдипа.
— Это был хозяин цирка.
