Заметки на полях
Следы «металлических» ядов эксперты научились находить и распознавать гораздо раньше и лучше, чем токсины органического происхождения. Дело в том, что неорганические соединения стали переводить в нерастворимую форму, которую потом можно осадить, отфильтровать, взвесить и изучить. Яды же из растений и животных, изобретенные извращенным рассудком людей в незапамятные времена, обнаружить было гораздо сложнее. Однако в первые годы XIX века произошел и в этой сфере прорыв. В 1805 году из опиума получили морфин. В 1819 году из рвотного ореха, или чилибухи – стрихнин. В 1826 году из болиголова – кониин… Впрочем, это все были чисто научные опыты, слабо связанные с практикой криминалистики. Еще долго ученые не знали, как выделить эти вещества из тканей и жидкостей мертвого тела.
Испанского короля Филиппа II, считавшегося обладателем формулы яда Борджиа, подозревали в убийстве при помощи «кантареллы» дона Карлоса, собственного сына. По подозрению в заговоре против него отец заключил принца Астурийского дона Карлоса, единственного наследника, в тюрьму и заколотил в его покоях все окна. Современники утверждали, что яд действовал очень медленно – на протяжении четырех месяцев – и дон Карлос, и так с детских лет отличавшийся плохим здоровьем, умер в состоянии полнейшего физического истощения. С благословения ордена Святого Игнатия – инквизиции, – наследнику давали отравленный бульон, что не замедлило сказаться…
Иезуитское «эхо» сработало и во Франции. Когда в декабре 1765 года формально от туберкулеза умер дофин Людовик Фердинанд – ему было всего тридцать шесть лет, – заговорили, будто его отравил могущественный герцог Этьен Франсуа де Шуазель. Это был ставленник маркизы де Помпадур, который определял всю внешнюю политику королевства, в частности – добивался изгнания иезуитов из Франции. Дофин же благоволил к ордену Иисуса и вполне мог поплатиться жизнью за такое религиозное пристрастие.
Кстати, о Жанне-Антуанетте Пуассон, она же – мадам де Помпадур (в ее Елисейском дворце сегодня резиденция президента Французской Республики). Официальная фаворитка Людовика XV, остававшаяся таковой на протяжении двадцати лет, настолько боялась отравления, что всегда имела под рукой противоядие. Не исключаю, что страх прекрасной дамы был деланым, но при этом настолько широко известным, что оскорбительные для маркизы стишки и песни, распространяемые в народе, так и назывались «пуазоннадами» (яд по-французски: poison).
Впрочем, эта фобия вполне соответствовала настроению, царившему при дворе Людовика XV. После того, как в 1744 году умерла в двадцать семь лет герцогиня Мари-Анн де Шатору – страстное увлечение короля, монарх уверовал в то, что ее отравили. Под подозрением оказались некоторые вельможи. У короля, утверждавшего, будто в Версале убивают каким-то медленным, долгоиграющим ядом, начался настоящий психоз. Даже книги, которые приносились Людовику, просматривались сначала специально обученными людьми, искавшими ядовитые западни. Этот страх унаследовал и внук короля – Людовик XVI. Он, веривший в отравление своего отца – дофина Людовика Фердинанда, – выпустил «Декларацию против отравителей».
Глава 62. Французский детектив по-петербургски
Екатерина сидела у изголовья мужа, не покидая его ни на минуту. Петр I, при жизни прозванный подданными и недругами Великим, умирал. Ему было пятьдесят два – не столь уж большой возраст для человека его статуса и образа жизни. Но Петр умирал. Мучительно, в полной беспомощности.
Русский царь сначала впал в беспамятство, а потом победителя шведов разбил паралич. Иначе бы Петр никогда не допустил, чтобы та женщина, которая предала его, оставалась рядом с ним в последние минуты его земного бытия, изображая на людях саму безутешность.
Первый российский император ушел из жизни 28 января 1725 года. В начале шестого утра. Екатерина закрыла мертвому царю рот и глаза. Застыла в раздумьях: что теперь с ней будет? Во всяком случае, что бы Господь ни делал, все к лучшему. Иного все равно не дано… Царица вышла на ватных, неверных ногах из маленького, полутемного кабинета, столь любимого Петром – царь прозвал эту коморку «конторкой», – в залитую светом канделябров соседнюю залу.
Заметки на полях
Вспомните забавного, взрывного персонажа из знаменитой «Алисы в Стране чудес» по имени Безумный шляпник!.. Оказывается, его взбалмошность, почти сумасшествие, это серьезная и трагическая история. Причем история ядов.
Давным-давно турецкие шляпники при изготовлении шляп смачивали войлок, из которого делались головные уборы, в верблюжьей моче. Говорят, волокна войлока от этого становились мягче и быстрее сбивались. Про этот плохо пахнущий секрет однажды прознали французские болванщики, так еще звали фетровых мастеров. Во Франции с верблюдами неважно, поэтому вместо верблюжьей мочи ремесленники стали использовать человеческую. Если быть более точными – свою собственную.
И вот средневековые мастера как-то заметили, что у одного из них фетр получался особенно удачным, значит – и шляпы его продавались лучше других. Оказалось, что этого, как выяснилось, чересчур темпераментного в любви товарища недавно лечили от сифилиса – нитратом ртути, как тогда полагалось. И следы этого вещества оставались у него в моче. Тут ремесленники и догадались, что ртуть действует на войлок куда лучше, чем человеческие отходы. И шляпники стали использовать ее для обработки войлока… Времена стояли дикие, техники безопасности и химзащиты не было и в помине. Очень скоро самой распространенной болезнью шляпников стало отравление ртутью, последствиями которого являются помешательство и слабоумие. Так что шляпники – и правда – отличались сумасшествием.
Имя же Безумный шляпник (Mad Hatter), как называют странного героя Льюиса Кэрролла, обязано своим происхождением английской поговорке: «Безумен, как шляпник» («Mad as a hatter»). Но сам по себе литературный Безумный Шляпник не выказывает симптомов ртутного отравления, которые включают в себя «чрезмерную застенчивость, возрастающую стеснительность, потерю уверенности в себе, беспокойство и желание оставаться скромным и незаметным».
Она была неожиданно оживленной. Зимой в Санкт-Петербурге светает поздно. Несмотря на ночь, в зале быстро собирались сановники. Их никто не звал сюда, но они шли и шли… Сенаторы, министры, полководцы, члены Святейшего синода, учитывая драматизм момента, разговаривали между собой вполголоса, но чувствовалось, что еще чуть-чуть – и все во дворце взорвется истошным криком: ведь, по сути дела, решалась судьба России. Через боковую дверь к собравшимся вышел характерными, выверенными шагами Алексей Макаров, тайный кабинет-секретарь Петра I, ведавший секретными бумагами императора. Все тут же смолкли. И в звенящей тишине Макаров, один из главных «верховников» царя, сначала взглянул многозначительно на офицеров-преображенцев, выломавших парадную дверь и теперь толпящихся в одном из углов залы, а потом объявил, что прямого наследника по мужской линии нет и что завещание императором так и не было составлено. А значит?..
Слова кабинет-секретаря вызвали явное замешательство. Ведь наследниками престола могли считаться многие. И сын казненного императором его сына Алексея – Петр, и малолетние дочери Петра I и Екатерины – Анна и Елизавета, и племянницы Петра I, дочери его старшего брата Ивана – Анна, Екатерина и Прасковья. Анна занимала герцогский трон в Курляндии, Екатерина была герцогиней в Мекленбурге, а Прасковья жила в Москве, не будучи замужем. Не говоря уже о том, что претенденткой на трон оставалась венчанная годом ранее императорской короной Екатерина Алексеевна, жена самодержца российского.
