Кто-то выкрикнул призыв спросить изволения у народа: выбрать преемника Петра, как веком ранее призвали на московский престол Михаила Романова и как сорок с лишним лет назад избирали самого государя!.. Но на крикуна зацыкали со всех сторон: довольно стране прежних смутных времен!
Один за другим сановники наперегонки принялись высказывать свои предпочтения. Это длилось недолго. Обрезав всех, слово взял граф Петр Толстой, глава петровской Тайной канцелярии. С присущей ему подчеркнутой обходительностью он напомнил, что в 1722 году император отменил действовавший прежде порядок престолонаследия: не может больше быть никакого соборного избрания государя, теперь действует только его собственное завещание.
– А раз личного назначения преемника царствовавшим монархом нет, – закончил свою речь Толстой, – править Россией должна та, которую сам государь провозгласил во время коронации своей наследницей. Та, кому он больше всех доверял…
Сановник поправил букли пышного парика и под одобрительный гул гвардейских офицеров многозначительно взглянул на Екатерину.
Противники Екатерины из лагеря юного Петра, сына убитого царевича Алексея, зароптали и затопали. Но не растерявшийся Александр Меншиков, некогда ближайший наперсник царя, четверть века назад подаривший ему как военный трофей латышскую служанку Марту Скавронскую, ставшую женой императора Екатериной, вытолкнул вперед архиепископа Псковского и Нарвского Феофана Прокоповича. Тот, известный говорун, нужных слов долго искать не стал. Сославшись на всякий случай на Святое Писание, перешел к главному:
– Да помните ли вы, дети Господни, слова государя во время коронации матушки Екатерины? Петр Великий сказал, что возводит ее на престол, дабы та царствовала после его смерти. Разве не так? Али у кого-то из вас память укоротило?..
Никого с короткой памятью в зале, на удивление, не оказалось. Правда, еще убедительнее забывчивых вразумил сразу после попрека Феофана генерал-аншеф Преображенского полка старый боец Иван Бутурлин. Он подошел к затянутому инеем окну, отворил его и махнул рукой: со стороны Невы раздался барабанный бой двух полков. Окружившие дворец гвардейцы оказались лучшим аргументом в пользу провозглашения первой российской императрицы – Екатерины.
Не терявший инициативы Меншиков, опальный Светлейший князь и генералиссимус всех Российских войск, бросился коршуном в центр залы. И зазвучал, захлебываясь от демонстративного восторга:
– Любезные господа, возлюбленные браты мои, теперь мне не нужно никакого духовного завещания государя! Свидетельство ваше слишком ценно и достаточно. Да здравствует наша государыня-императрица Екатерина, самодержица всероссийская!
Гул одобрения этих слов разрастался среди присутствовавших по мере того, как до них доходило тихо оброненное – вроде бы ненароком – обещание одного из гвардейских офицеров размозжить о стену голову любому, кому неугодна будет императрица Екатерина. А торжествующий Меншиков, ранее других почувствовавший остроту момента, подошел к застывшей в ожидании своей судьбы, едва дышащей Екатерине и, подобострастно наклонившись, словно припадая к ее ногам, высокопарно изрек:
– Всемилостивейшая государыня, мы признаем тебя на шею и посвящаем тебе и имущество, и жизнь нашу!..
Так завершилась история скоропостижной смерти Петра Великого. История поистине детективная. Ведь, по многочисленным отзывам современников, первый российский император скончался при более чем странных обстоятельствах. И тут не совсем понятна роль шевалье Жака де Кампредона, первого дипломатического представителя Франции в России. Этот ловкий дипломат и царедворец был так точно и детально информирован о происходящем в санкт-петербургском дворе и так оперативно – при тогдашнем отсутствии, естественно, интернета, телеграфа и телефона – сообщал свои реляции в Париж королю Людовику XV, что сегодня остается только восхищаться. Или теряться в догадках о непосредственной причастности шевалье к трагическим событиям в России трехсотлетней давности?
Судите сами. То, о чем я буду рассказывать, в значительной степени составлено по дипломатическим реляциям Жака де Кампредона.
…Кто бы мог знать или гадать, что Виллим – безвестный сын золотых дел мастера Иоганна-Георга Монса, переехавшего с семьей в конце XVII столетия в московскую Немецкую слободу, – окажет такое влияние на судьбы огромной страны России. Виллим был братом Анны Монс, обладательницы редкой красоты. Первая фаворитка юного Петра I, она оставалась ею десять лет. Как образно и точно написал о ней российский историк Даниил Мордовцев, немочка Анна был той девушкой, «из любви к которой Петр особенно усердно поворачивал старую Русь лицом к Западу и поворачивал так круто, что Россия доселе остается немножко кривошейкою».
Дело в том, что Виллим Монс, красавец, боевой офицер и камергер императорского двора, стал любовником императрицы Екатерины. «Доброжелатели» радостно донесли Петру об этой связи. Говорят, что царь из укромного убежища возжелал лично стать свидетелем адюльтера. После такого унижения самодержца, украдкой подглядывавшего за неверной женой, ни о какой пощаде к любовнику речь идти не могла. И когда злосчастный роман, длившийся дольше года, стал явным? Буквально через считаные месяцы после торжественной, с общероссийской помпой, церемонии императорской коронации Екатерины, специально для которой была изготовлена первая в России корона!..
В начале ноября 1724 года Монса арестовали. Царь, присутствовший на его допросе, который проходил с особым пристрастием – с пытками – вернулся к себе абсолютно невменяемым. Бретонец Франсуа Гиймо де Вильбуа, ставший в Санкт-Петербурге русским вице-адмиралом Никитой Вильбоа, так описывал императора: «Он имел такой ужасный, такой угрожающий вид, был настолько вне себя, что все, увидев его, были охвачены страхом».
Петр I задумал учинить над своей женой-изменщицей трибунал в Сенате и устроить ей публичную казнь. Однако выходец из Вестфалии Андрей Остерман, рассудительный немец, руководивший всей внешней политикой России при Петре, отговорил его от разжигания скандала. В случае казни императрицы, объяснил дипломат, ее дочери от брака с Петром останутся без достойных европейских женихов. И царь – на удивление – внял германской логике, послушался.
Но с Монсом Петр расправился по-русски жестоко. После формального следствия камергеру, официально осужденному за взятки, отсекли голову, а его родных и близких, попавших под руку, били кнутом, батогами и сослали кого куда. Тело Монса долго не убирали с эшафота, а голову его заспиртовали и принесли на подносе Екатерине (потом голова эта в стеклянной банке пролежала в санкт-петербургской кунсткамере едва ли не до конца XVIII века). Царице, находящейся теперь под арестом, запретили убирать этот экспонат «камеры ужасов» с ее ночного столика. Царь откровенно изводил супругу неведением: Екатерине оставалось или уйти собственной волею в какой-нибудь отдаленный, северный монастырь, или ждать, пока ее не задушат или тайно не отравят в Санкт-Петербурге. Ей едва исполнилось сорок, а впереди ждала только печальная, одинокая и бедная, старость. Причем это в лучшем случае. Если только не произойдет… Смерть императора устраивала очень многих значительных людей…
