Александр VI почувствовал подвох сразу, но виду не подал. По возвращении в Ватикан близким ничего не сказал: думал – пронесет, ведь он регулярно принимал противоядия. Однако через четыре-пять дней дело стало совсем плохо, и вскоре папа скончался, не приходя в сознание. Цезаря же врачи спасли: бросили его, бьющегося в лихорадке, в бочку со льдом. Молодой организм кардинала-расстриги – ему не было и тридцати – оказался более стойким, но все равно после знаменательного обеда у монсеньора Корнето отравитель долго болел. Кожа его слезала кусками, а на лице образовались раны, от которых потом остались шрамы. Утверждали, будто Цезарь Борджиа в течение нескольких месяцев для выведения из организма яда принимал кровавые ванны непосредственно в туше только что освежеванного не то быка, не то мула, подвешенного за ноги на раме.
Новости о смерти понтифика римская паства первоначально не поверила. Чтобы поглазеть на мертвого развратного викария Христа в соборе Святого Петра, собралась огромная толпа. К тому же власти сообщили, что наместник Бога на земле скончался от малярии, усугубленной дизентерией. А было не похоже: на каникулярной жаре тело Александра VI раздулось, распухло и выглядело отвратительно. Вот как описал эту метаморфозу один из современников:
«Его тело начало гнить, рот его стал источать пену, подобно котелку, поставленному на огонь, и это продолжалось до тех пор, пока он не был похоронен. Он так ужасно раздулся, что потерял человеческие формы, и уже не стало разницы между длиной и шириной его тела. От смертного ложа до места погребения его надо было тащить на веревке, привязанной к ноге, поскольку никто не осмеливался тронуть труп».
Как известно, змея не умирает от собственного яда. Но, оказывается, бывают и исключения.
Глава 39. Горькие Горки
– …О деле потолкуем, когда поправитесь, дорогой Алексей Максимович, – стараясь говорить как можно ласковее, перебил Горького Иосиф Сталин.
Алексей Максимович говорил вождю о необходимости впредь больше печатать женщин-писательниц, о том, что надо поддерживать молодых литераторов, особенно – на периферии… Но Сталин не скрывал, что сегодня все эти мелочи его мало интересуют, и осадил старого писателя:
– Нехорошо, Алексей Максимович, нехорошо! Надумали болеть. Поправляйтесь скорее!.. А быть может, дорогой, в доме найдётся вино, мы бы выпили за ваше здоровье по стаканчику.
Послали за бокалами. Сталин посмотрел на Молотова и Ворошилова, приехавших вместе с ним, и одним лишь взглядом, желтыми глазами своими заставил ссутулившихся, не скрывавших усталость соратников поднять выше головы и взбодриться. Эти двое все на ходу хватали, чувствовали настроение Хозяина без слов.
Раздали бокалы, розлили грузинское вино. Сталин, почему-то непривычно возбужденный, произнес тост:
– За великого писателя и великого сына нашей советской родины! – и взглянул с нежностью на Горького, словно подпитывая его своей энергией. И правда, Алексей Максимович распрямился и расправил плечи.
Заскрипели двери, и в проеме входа в спальню вдруг нарисовались квадратные усики главного чекиста страны Генриха Ягоды, прозванного Троцким «усердным ничтожеством».
– А этот зачем здесь болтается? – не без брегливости удивился Сталин. – Чтобы его здесь не было… И вообще, зачем тут столько народу! – Заметил Петра Крючкова, бессменного личного секретаря Горького, а заодно – и давнего осведомителя НКВД, и с показательным возмущением обвел рукой вокруг себя:
– Кто за все это отвечает? Есть тут ответственный или нет? Вы знаете, что мы можем с вами сделать?
Сталину заметно нравилось на этой даче в Горках-10, которую он не столь давно выделил от своих щедрот живой «иконе революции». Сталин чувствовал себя в бывшем особняке фабриканта Ивана Морозова по-хозяйски. Кавказский вождь пролетариев посмотрел с хитрецой на Горького, на свою кремлевскую компанию, угодливо застывшую с приклеенными улыбками рядом, и начал прощаться. Уже непосредственно в дверях все трое – Сталин, Молотов и Ворошилов – обернулись и, как провожающие на пристани, чуть ли не по-детски трогательно помахали Горькому руками.
Когда они вышли, Алексей Максимович, всегда отличавшийся сентиментальностью, а тут едва не давший слезу, зашелся в кашле и чувственно произнес, обращаясь к жене:
– Какие хорошие ребята! Сколько в них силы…
Таков очередной апокриф одной из прощальных встреч Сталина с Горьким в Горках-10. Произошло это 8 июня 1936 года. Так ли все было на самом деле? Не знаю точно, но – во всяком случае – так рассказывала Екатерина Пешкова, жена писателя. Впрочем, в 1964 году на вопрос американского журналиста Исаака Левина о смерти Горького она воскликнет: «Не спрашивайте меня об этом! Я трое суток заснуть не смогу…» Вероятно, об этой встрече не было бы нужды и говорить, если бы не события, предшествовавшие этому рандеву, и то, что свершилось после него. Писатель, провозглашенный советской властью «пролетарским гением», не скрывал нагрянувшего на него разочарования большевистским переворотом, точнее – жестокими последствиями того, что Ленин и иже с ним назвали «революцией». То, что охватило огромную державу, не имело ничего общего с теми гуманистическими, радужными и либеральными, обещаниями, которые рассыпали перед российским народом Ленин и его подельники в дни их прихода к власти. Чтобы не стать с первых дней советской диктатуры ее врагом, Горький и уехал из России. С благословения Ленина отбыл в 1921 году – сначала в только что созданную Финляндию, затем в Германию, тогдашний заповедный край русской эмиграции, и, наконец, в Сорренто, в любимую им Италию.
Заметки на полях
Еще в древнеегипетских манускриптах записано, что в зависимости от способа приготовления медикамента снадобье может оказаться либо пагубным, либо благотворным. Так, Чарльз Дарвин, великий английский натуралист, одним из первых обосновавший идею, что все виды живых организмов эволюционируют со временем и происходят от общих предков, отравился арсенитом калия, назначаемым внутрь при малокровии, истощении и даже малярии. Кстати, вплоть до пятидесятых годов прошлого века это запрещенное сегодня лекарство прописывалось медиками.
Когда же Алескей Максимович окончательно вернулся в Москву в октябре 1932 года по личному приглашению самого Сталина, запоздало спохватился: «Попал! В золотую клетку попал…» Да, Горькому дали в личное пользование особняк Рябушинского у Никитских ворот, дачи дали в Тессели в Крыму и в Горках в Подмосковье, специальный вагон выделили. Именем его с помпой назвали Тверскую улицу в Москве и родной Нижний Новгород, а вот свободу взамен отняли.
Но Горький не мог оставаться без дела, сложа руки сидеть, ему нужно было действовать, не испрашивая ничьих разрешений, общаться с людьми. Кремлю это не понравилось. Тогда, чтобы ограничить активность писателя, его заперли на даче в Крыму. И началось! Его сначала требовательно-возмущенные, а затем и униженно-просительные письма первым лицам режима, неизменно остающиеся без ответа… Жесткая цензура любой корреспонденции… Лишь в мае 1936 года Алексей Максимович сумел вырваться из крымской ссылки. Причина уважательная: в Москве заболела внучка. Однако, едва приехав в столицу, в первый день лета писатель сам странно захворал. Поначалу это вроде бы походило на грипп (Горький, грешным делом, подумал, что им его «наградили» внучки Марфа и Дарья), который очень быстро превратился в воспаление легких и следом – в сердечную недостаточность.
