Говоря о расцвете викторианских мегаполисов и тяготах жизни «рабочей бедноты», я не могу устоять перед искушением и не привести здесь несколько личных воспоминаний. Хотя я родился в английской сельской местности, в графстве Сомерсет, у меня были родственники, жившие в лондонском Ист-Энде, и по странной случайности я провел там несколько лет, когда учился в последних классах средней школы. Ист-Энд возник в результате стремительного расширения Лондона в конце XIX в. и стал одним из самых бедных и перенаселенных районов города, превратившись из-за этого в рассадник болезней и преступности. Вероятно, самым знаменитым из ист-эндских преступников всех времен был печально известный Джек-потрошитель. Поддерживая эту сомнительную традицию, мой сосед по парте, сидевший рядом со мною в двух последних классах этой школы, стал впоследствии самым разыскиваемым преступником Британии. В то время значительная часть Ист-Энда по-прежнему считалась трущобами и все так же источала диккенсовскую атмосферу, особенно в зимние месяцы с их короткими днями, темно-серым небом и спускавшимся на город классическим клубящимся туманом цвета горохового супа – идеальные декорации для какого-нибудь расследования Шерлока Холмса.
Учась в старших классах, я нанимался на летние каникулы чернорабочим на местные пивоварни. Первый такой опыт я получил летом 1956 г., когда мне было пятнадцать лет. Дело было на старой пивоварне Taylor Walker в районе Лаймхаус, расположенном рядом с доками на северном берегу Темзы, который пользовался тогда особенно дурной славой даже по сравнению с другими частями Ист-Энда. Лаймхаус фигурирует во многих книгах и фильмах и сохранился с викторианских времен почти неизменившимся. В 1956 г. он все еще славился своей преступностью, хотя опиумные притоны, описанные Диккенсом в «Тайне Эдвина Друда», к тому времени давно исчезли.
Пивоваренная компания была основана в 30-х гг. XVIII в., а ее здание было построено в 1827 г. и частично отремонтировано в 1889-м. Это было типичное викторианское фабричное здание красного кирпича с плохим освещением, плохой вентиляцией и довольно ужасающими условиями работы, не изменившимися более чем за столетие. В мои обязанности входила бесконечная и бездумная погрузка ящиков с пивными бутылками на вертикальный конвейер, по которому использованные бутылки поступали в мойку и под повторный розлив пива. Приблизительно раз в пять секунд мне нужно было засовывать в древнюю чугунную машину очередной тяжелый ящик, и это продолжалось без остановки девять с половиной часов в сутки, пять с половиной дней в неделю (с учетом ежедневного часа сверхурочной работы и половинного рабочего дня в субботу) с часовым обеденным перерывом и двумя перерывами по пятнадцать минут, утром и после обеда. Это была самая тяжелая работа, которую мне когда-либо приходилось выполнять (может быть, за исключением только работы по теории струн и участия в руководстве Институтом Санта-Фе во время рыночного краха 2008 г.). Я возвращался домой (дорога занимала час) совершенно изможденным, съедал обильный ужин и засыпал к 8:30 вечера, а в 6:30 следующего утра мне уже пора было вставать.
В перерывах появлялся словно сошедший со страниц Диккенса человек в замызганном длинном кожаном фартуке, с большим грязным железным ведром в руках, к которому железной цепью была привязана обшарпанная оловянная кружка. В ведре было самое дешевое темное пиво Taylor Walker, и мы имели возможность пить его из этой самой оловянной кружки в неограниченных количествах. Нужно ли говорить, что кружку никогда не чистили и даже не ополаскивали перед употреблением. Бог знает, какие болезни я там подхватил; во всяком случае, своей маме я ничего об этом не рассказывал. За все это я получал 1 шиллинг и 11¾ пенни в час, то есть чуть меньше одной десятой фунта (десяти пенсов в современной системе), или около 15 американских центов. Это не так мало, как кажется: с учетом инфляции эта сумма приблизительно соответствует 2,18 фунта (около 3 долларов) в сегодняшних деньгах.
Для пятнадцатилетнего мальчика это был очень неплохой заработок, и за эти два или три летних месяца я накопил достаточно, чтобы устроить себе скромные каникулы с путешествием автостопом и наслаждаться всем, что Лондон мог предложить подростку, в течение остального года. Но если бы я был тридцатилетним мужчиной, содержащим жену и троих детей, бог знает, как бы я сводил концы с концами, даже получая в два раза больше. Условия и перспективы были чрезвычайно мрачными, хотя они, несомненно, улучшились по сравнению с положением, существовавшим на сто пятьдесят лет раньше, когда рабочий день составлял двенадцать часов, а рабочая неделя – шесть дней, и на шахтах и фабриках повсеместно использовался детский труд. Хотя мои политические симпатии были на стороне консерваторов, то, что я увидел в большом городе, на обоих концах экономического спектра, оказало на меня, как и на многих до меня, большое влияние. Многие мыслители, выросшие в уютных условиях верхнего слоя среднего класса, от Маркса и Энгельса до Джорджа Бернарда Шоу и членов Блумсберийского кружка, а также Клемента Эттли и его коллег по послевоенной Лейбористской партии, были шокированы нищетой и лишениями, которые они видели в лондонском Ист-Энде, на ланкаширских фабриках или в угольных копях Южного Уэльса.
Очень легко забыть о том, что тяжелые, антисанитарные условия работы были нормой для многих рабочих задолго до промышленной революции. Все те пороки, которые мы приписываем индустриализации и урбанизации – будь то детский труд, антисанитарные жилищные условия или долгие рабочие часы, – были столь же распространены и в доиндустриальном обществе. Более того, значительное уменьшение младенческой и детской смертности и, следовательно, быстрое увеличение скорости прироста населения было вызвано именно усовершенствованиями, принесенными наукой и Просвещением. Кажущееся ухудшение жизни городского промышленного рабочего по сравнению с жизнью работника сельского отчасти связано с образом бесчеловечной жестокости заводов и шахт, противопоставляемым картине труда на земле, но также с тем, что экспоненциальный рост привел к огромному увеличению масштабов и распространенности этих проблем. Те же доводы остаются в силе и сейчас, когда многим кажется, что жизнь была гораздо приятнее, когда все мы якобы жили в маленьких деревнях и городках и еще не утратили то ощущение общности и взаимосвязанности, по-видимому отсутствующее в суете современного города. Мы вернемся к этому вопросу позже, когда будем говорить о динамике городов, и я покажу, что ускоряющийся темп жизни является неотъемлемым элементом неограниченного роста экономики, на который все мы привыкли полагаться независимо от того, живем ли мы в суетливом городе или в сонной провинциальной деревне.
5. Мальтус, неомальтузианцы и поклонники великой инновации
Обычно считается, что лавры первого человека, осознавшего потенциальную угрозу, создаваемую неограниченным экспоненциальным ростом, и связавшего ее с проблемой ограниченности доступных ресурсов, принадлежат Томасу Роберту Мальтусу. Мальтус был английским священником и одним из первых ученых, внесших свой вклад в недавно возникшие дисциплины экономики и демографии и исследовавших их значение для долговременной политической стратегии. В 1798 г. он опубликовал чрезвычайно влиятельную работу под названием «Опыт о законе народонаселения»
[99], в которой заявил, что «умножение населения бесконечно превосходит умножение возможностей земли производить пропитание для человека». Он утверждал, что население «умножается геометрически», то есть растет по экспоненциальному закону, в то время как возможности производства продовольствия и снабжения им – лишь «арифметически», то есть увеличиваются в гораздо более медленной линейной прогрессии, и рано или поздно численность населения должна превзойти имеющиеся продовольственные ресурсы, что приведет к катастрофическому краху.
