Говоря о социально-экономической динамике городов, также можно спросить, что именно оптимизируется – и оптимизируется ли хоть что-нибудь – в городских социальных сетях. На этот вопрос трудно ответить определенно, и многие ученые пытались косвенно рассматривать его с разных точек зрения
[119]. Если считать город большим проводником социальных взаимодействий или большим инкубатором материальных ценностей и инноваций, естественно предположить, что его структура и динамика развивались таким образом, чтобы максимизировать социальный капитал путем оптимизации взаимосвязанности отдельных людей. Из этого следует, что социальные сети и вся социальная ткань городов и городских систем – определяющая, кто с кем связан, каким количеством информации они обмениваются и какова природа структуры их групп – в конечном счете обусловлены ненасытным аппетитом отдельных лиц, мелких компаний и крупных корпораций, постоянно желающих большего. Или, говоря совсем грубо, социально-экономические механизмы, в которых все мы участвуем, питаются в первую очередь жадностью, «желанием большего», как в негативном, так и в позитивном смысле этого слова. Учитывая огромный разброс распределения доходов, наблюдаемый во всех городах мира, и явное стремление большинства из нас получать еще больше, даже имея всего в достатке, нетрудно поверить, что жадность во всех ее проявлениях вносит в социально-экономическую динамику городов немаловажный вклад. Как сказал Махатма Ганди: «Мир достаточно велик, чтобы удовлетворить нужды любого человека, но слишком мал, чтобы удовлетворить людскую жадность».
Жадность – это уничижительное название этого ненасытного желания большего, но у него есть и чрезвычайно важная позитивная сторона. Говоря метафорически, это социальный аналог эволюционного, биологического стремления всех животных, в том числе и человека, к максимизации отношения метаболической мощности к размерам тела. Как мы говорили в главе 3, его можно считать производной формой принципа естественного отбора, лежащей в основе законов аллометрического масштабирования, пронизывающих все области биологии. Распространение концепции выживания наиболее приспособленных на социальную и политическую сферы привело многих мыслителей к вызывающей много споров концепции социального дарвинизма, уходящей корнями в работы Мальтуса. Независимо от того, насколько справедлива эта идея, следует отметить, что политики и обществоведы злоупотребляли ею, искажали и неверно толковали ее самым прискорбным образом и иногда с весьма тяжелыми последствиями, применяя ее для обоснования самых разнообразных радикальных взглядов, от евгеники и расизма до ничем не ограниченного «дикого» капитализма.
Желание большего может касаться далеко не только богатства и материальных ценностей. Это чрезвычайно мощная общественная сила, создающая огромные этические, духовные и психологические проблемы как индивидуального, так и коллективного порядка. Стремление к успеху, будь то в спорте, бизнесе или науке, – пробежать быстрее всех, создать самую передовую компанию или выдвинуть самую глубокую и проницательную идею – является одной из важнейших сил общественной динамики и вносит большой вклад в достижение того необычайно высокого уровня жизни, который повезло иметь многим из нас. В то же время мы ограничиваем свою дикую материалистическую жадность, развивая альтруистическое и филантропическое поведение, встроенное в наши общественно-политические структуры в качестве защиты от нежелательных крайностей.
Изобретение города с его мощным сочетанием экономии на масштабе с инновациями и созданием материальных ценностей породило великие расколы человеческого общества. До возникновения городских сообществ наши нынешние социальные сетевые структуры практически не существовали в своей современной форме. Общество охотников-собирателей было гораздо менее иерархичным и более ориентированным на общественную жизнь, чем наше. Борьба и противоречия между неограниченным индивидуальным самосовершенствованием и заботой о менее удачливых являются важным мотивом всей истории человечества, особенно в течение последних двухсот лет. Тем не менее кажется, что без своекорыстных мотивов наступил бы крах нашей рыночной экономики свободного предпринимательства. Люди, постоянно жаждущие новых машин и новых сотовых телефонов, новых приспособлений и устройств, новой одежды и новых стиральных машин, новых увлечений, новых развлечений и вообще почти всего нового, хотя у них уже есть достаточно этого «всего», являются жизненно важным компонентом созданной нами системы. Такое положение дел может показаться не слишком привлекательным и устраивает не всех, но до сих пор оно вполне устраивало большинство, и, по-видимому, большинство из нас желает, чтобы оно сохранялось и дальше. В последней главе этой книги мы вернемся к вопросу о том, возможно ли это.
Далее в этой главе я поговорю более подробно о природе потоков информационных, энергетических и материальных ресурсов в сетях, как социальных, так и инфраструктурных, и покажу, как эти потоки порождают наблюдаемое масштабирование. Как и в случае биологических сетей, речь идет о сетях, по самой сути своей иерархических и фрактальных. Поэтому, например, в инфраструктурных сетях интенсивность потоков в коммунальных линиях систематически спадает от центральных модулей, например электростанций и водонапорных станций, к трубам и электрическим проводам соответствующих сетей, обслуживающим отдельные дома, – так же, как ток крови в системе кровообращения спадает в приблизительно правильной геометрической пропорции от сердца к аорте и далее вплоть до капилляров, обслуживающих отдельные клетки. Фрактальная природа этих сетей и протекающих в них потоков обеспечивает эффективное распределение энергетических и материальных ресурсов и порождает сублинейное масштабирование и экономию на масштабе.
На самом деле все обстоит несколько более сложным образом, так как города не однородны, но обычно содержат по нескольку локальных центров деятельности, работающих полуавтономным образом, хотя и образующих друг с другом иерархические связи. Такие центры часто называют «центральными местами» в соответствии с популярной моделью городской системы, известной под названием теории центральных мест. Она была предложена в 1930-х гг. немецким географом Вальтером Кристаллером и оказала на градостроителей и географов большое влияние.
4. Города: кристаллы или фракталы?
Это весьма любопытная теория. По сути дела, она представляет собой статичную, высокосимметричную модель физической конфигурации городов и городских систем. Вальтер Кристаллер разработал ее на основе своих наблюдений над городами Южной Германии, приблизительно так же, как Джейн Джекобс сформулировала свою версию города, исходя из своих личных впечатлений от Нью-Йорка. В этой теории не уделялось большого внимания численным расчетам и проверкам, систематическому анализу и сравнению с данными, математическим формулировкам и вытекающим из них предсказаниям; таким образом, речь не идет о научной теории в том смысле, о котором я говорю в этой книге. По духу она гораздо ближе к жесткой неорганической идее города-сада, которую развивал Эбенезер Говард, вдохновленной в первую очередь идеализированными формами евклидовой геометрии и почти не принимавшей в расчет людей за исключением их роли единиц экономической системы. Тем не менее эта теория обладает множеством интересных черт и оказала большое влияние на проекты и концепции городов ХХ в.
