Суть в том, что система в корне порочна. Четыре десятилетия войн и оккупации привели к тому, что фермерам попросту ничего не остается, кроме как выращивать мак; обездоленным беженцам платят за то, чтобы они переносили товар через границу. Если они потеряют груз, они выдают замуж дочерей, чтобы выплатить долг (в таких патриархальных обществах согласия девушек обычно не спрашивают). Тем временем лидеры Талибана, отменив свой собственный эдикт о запрете на опиум, продают героин, чтобы пополнить запасы вооружения. И война продолжается, и нет ей конца.
Крупные партии товара по несколько сотен кило каждая пересекают пустыню под охраной вооруженных до зубов конвоев, тысячи иранских пограничников умирают в перестрелках с контрабандистами. В ответ на это Иран укрепил часть границы стеной с колючей проволокой и рвами и ввел смертную казнь в качестве наказания за контрабанду. Казни происходят публично — тысячи людей собираются поглядеть, как заключенных с мешками на головах вздергивают на виселице. Но поток наркотиков не иссякает: с 2011 года количество наркозависимых в стране удвоилось.
По всему миру в распространении наркотиков обвиняют меньшинства. В Иране козлом отпущения стали белуджи — кочевой народ, проживающий у границы с Пакистаном. В 2016 году стало известно, что в одной из деревень белуджи всех до единого мужчин повесили за контрабанду наркотиков. И хотя количество казней в последние годы снизилось, иранские антинаркотические законы остаются очень суровыми. Меры пресечения включают в себя удары плетьми, насильственную реабилитацию и тюремное заключение. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, кто открыто пошел против системы.
Брать интервью в самом Иране рискованно, потому что служба безопасности имеет дурную привычку арестовывать неугодных ей журналистов, бросать их в темное подземелье и поджаривать им яйца электрошоком. К счастью для меня, доктор Араш Алаэй последние семь лет прожил в изгнании. Его лицо с густыми длинными усами появилось в окошке скайпа — пушистые усы до сих пор очень популярны среди иранцев.
Араш и его брат Камьяр родились в семье преподавателя и росли во время ирано-иракской войны. Саддам заваливал Тегеран ракетами, а иранцы отвечали ему массированными атаками, напоминавшими о самоубийственных наступлениях времен Первой мировой. Разрушения, причиненные войной, были огромны. На любой более или менее крупной улице в Иране можно увидеть портреты шахидов — мучеников, отдавших свои жизни за родину. Родной город Араша, Керманшах, был расположен недалеко от линии фронта на западе Ирана. Арашу особенно запомнилась одна атака.
«Однажды была большая бомбежка с иракского самолета, — рассказал он мне. — Она прошла совсем рядом с нашим домом, и я видел, как самого младшего из моих братьев, ему было тогда восемь лет, сильно ранило в руку и в ногу. Я повез его в больницу, но там не хватало персонала — раненых и убитых было слишком много, — так что нам пришлось везти его в Тегеран, где один из студентов моего отца бесплатно сделал операцию».
В тот день Араш захотел стать врачом. Обучаясь в медицинском университете, они с Камьяром видели, как люди умирают от передозировок и ВИЧ, который распространялся через нестерильные иглы. Власти не хотели даже признавать проблему, не говоря уже о том, чтобы ее решать: ВИЧ ассоциировался с геями, а геи существуют только в морально разложившемся западном обществе.
«Я годами наблюдал «инъекционщиков» среди пациентов, — сказал Араш. — Они были очень умными, дружелюбными, всегда готовы помочь. Может быть, не все до одного, но большинство».
В 1997 году братья Алаэй получили от местных властей разрешение открыть в Керманшахе бесплатную клинику для ВИЧ-положительных людей. Поначалу она была небольшой — всего одна комната, — но это была первая на территории Ближнего Востока и Центральной Азии клиника, где наркоманам предлагали делать инъекции чистыми иглами, чтобы они никого не заразили и не заразились сами. Смысл был в том, чтобы предотвратить эпидемию ВИЧ.
«Клиника росла: сначала у нас был один пациент в неделю, а в итоге к нам приходило по пятьдесят-шестьдесят человек в день. Потом наш проект поддержало правительство, а также Глобальный фонд
[88]. ВОЗ причислила нашу работу к лучшим практикам. Мы распространили сеть клиник на 67 городов и назвали ее Triangular — „Треугольник“ — потому что наши пациенты относятся к трем категориям, которые стигматизирует общество: наркоманы, секс-работницы и носители ВИЧ/СПИД».
Погодите-ка… какие секс-работницы? Но хотите верьте, хотите нет — в Иране существует проституция. Мужчина и женщина могут прийти к имаму и получить свидетельство о «временном браке», провести вместе ночь и развестись наутро. Все полностью официально и даже с контрактом, в котором описаны финансовые условия «развода».
Араш и Камьяр старались видеть в клиентах не только пациентов.
«Для нас важно видеть в наркомане человека, а не преступника. Это не просто конвейер, где я выписываю человеку лекарство и он идет своей дорогой. Из-за стигматизации и дискриминации этим людям нужна огромная социальная и эмоциональная поддержка. И мы говорим им: я тебе не только врач, но и друг».
«В Иране, когда к вам приходят гости, принято дарить им подарки. Однажды наш клиент увидел, что в клинику приехало трое гостей из-за границы. Он был бездомным, денег у него не было, но позже, когда мы уже уходили, он подбежал и подарил им цветы. Я его потом спросил: «Где ты достал эти цветы?» Рядом с клиникой есть площадь, он сорвал цветы там и преподнес их в качестве подарка. И это было очень трогательно, потому что никто его не просил принести эти цветы, он сам так решил, потому что очень хотел поддержать меня, несмотря на отсутствие денег».
«Люди думают, что бездомные и наркопотребители — падшие люди, но это скорее социальная проблема. Социум высказывает свое отношение к ним, а они реагируют на него. Но если кто-то ценит вас, вы цените его».
Братья Алаэй даже получили поддержку некоторых религиозных деятелей, которые увидели, что их проект приносит свои плоды. Однако в 2008 году жизнь братьев полетела кувырком. Новый президент Ирана, Махмуд Ахмадинежад, оказался восточной версией Трампа: он всегда нес полную чушь, чтобы угодить своему рабоче-крестьянскому электорату. Араша арестовали 22 июня, а Камьяра — днем позже. Обоих обвинили в шпионаже.
«Доказать, что я шпион, они не смогли, так что они обвинили меня в том, что я работаю на вражеское правительство — из-за наших связей с зарубежными университетами. В суде нас спросили: «У вас есть контакты с иностранными университетами?» Я ответил: «Конечно, этого я отрицать не могу». И они сказали: «Вот и доказательство». Прежнее правительство вручало нам медали за нашу работу!»
В итоге Араша приговорили к шести годам заключения, а Камьяра — к трем. Братьев отправили в печально известную тегеранскую тюрьму под названием Эвин. В первые два месяца Араша держали в одиночной камере и не давали встретиться с адвокатом. Несколько раз его пытали, «но не слишком сильно». Иногда во время прогулки к нему подсылали тюремных задир. Но, подобно Энди Дюфрейну в «Побеге из Шоушенка», невинно осужденные братья принялись улучшать жизнь заключенных.
