XCІІІ
Начало надо почерпнуть от Бога, ибо все совершающееся вследствие обнаруживающейся природы самого добра явно происходит от Бога, который есть создатель добра и отец Света. В божественных же делах даже ничтожные начала с неизбежностью влекут за собой результат. И то, что сказано о духовном – Царство Божие не приходит заметно, – происходит во всех больших делах Божественного провидения. Все движется постепенно, без шума и звона, и дело совершается раньше, чем люди подумают о том, что оно совершается, или заметят это. Не следует упускать пророчество Даниила о последних временах мира: «Многие пройдут и многообразно будет знание», явно указывая, что судьбой, то есть провидением определено, чтобы совпали в одно и то же время прохождение сквозь мир (который уже заполнен столькими дальними плаваниями, или заполняется) и рост наук
86.
XCІV
За этим следует наиболее значительное основание для внушения надежды; оно вытекает из заблуждений прошедшего времени и ошибочности испытанных уже путей. Ибо очень хорошо сказал некто, выражая порицание по поводу неблагоразумного управления государством: «То, что в прошлом было наихудшим, должно быть признано превосходным для будущего: если бы вы исполнили все, что требуют ваши обязанности, и все же ваши дела не были бы в лучшем состоянии, то не оставалось бы даже никакой надежды привести их к лучшему. Но так как состояние ваших дел стало плохим не в силу самих дел, а по причине ваших заблуждений, то следует надеяться, что, устранив или исправив эти заблуждения, можно достигнуть большого улучшения»
87. Подобным же образом если бы люди на протяжении стольких лет владели истинным путем открытия наук и все же не смогли продвинуться дальше, то, без сомнения, дерзко и безрассудно было бы рассчитывать, что можно подвинуть дело дальше. Тогда как, если ошибка была в выборе самой дороги и труды людей растрачены совсем не на то, на что надо было, то из этого следует, что не в самих вещах, которые вне нашей власти, возникает трудность, но в человеческом разуме, в его применении и приложении; а это допускает лекарство и лечение. Поэтому самое лучшее будет представить эти самые ошибки. Все те ошибки, что были помехой в прошедшее время, все они суть доводы в пользу надежды на будущее. И хотя они уже затронуты в том, что было сказано выше, я хочу их и здесь коротко представить в простых и неприкрашенных словах.
XCV
Те, кто занимались науками, были или эмпириками, или Догматиками. Эмпирики, подобно муравью, только собирают и пользуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, из самих себя создают ткань. Пчела же избирает средний способ, она извлекает материал из цветов сада и поля, но располагает и изменяет его собственным умением. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в сознание нетронутым материал, извлекаемый из естественной истории и из механических опытов, но изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей (то есть опыта и рассудка).
ХСѴІ
До сих пор естественная философия еще не была чистой, а лишь отравленной и испорченной: в школе Аристотеля – логикой, в школе Платона – естественной теологией, во второй школе Платона, Прокла и других – математикой, которая должна завершать естественную философию, а не рождать и производить ее. От чистой же и несмешанной естественной философии следует ожидать лучшего.
ХСVІІ
Никто еще не был столь тверд и строг разумом, чтобы предписать себе и осуществить совершенный отказ от обычных теорий и понятий и приложить затем заново к частностям очищенный и беспристрастный разум. И вот, наш человеческий рассудок есть как бы месиво и хаос из легковерия и случайностей, а также из детских понятий, которые мы первоначально почерпнули.
Лучшего надобно ждать от того, кто в зрелом возрасте, с полностью сохранившимися чувствами, с очищенным умом, заново обратится к опыту и к частностям. В этой области мы обещаем себе судьбу Александра Великого. И пусть никто не изобличает нас в тщеславии, пока не услышит завершения этого дела, которое направлено к тому, чтобы отбросить всякую тщету.
Ведь об Александре и его делах Эсхин
88 говорил следующим образом: «Мы, поистине, не живем жизнью смертных, но рождены на то, чтобы потомство громко возвещало о нас чудеса», – как будто дела Александра казались ему чудом.
Но в последующие времена Тит Ливий лучше понял дело и сказал об Александре следующим образом: «Он только решился пренебречь тщетным». Подобным же образом в будущие времена и о нас, полагаем мы, будет высказано суждение, что мы не совершили ничего великого, а только сочли незначительным то, что считалось великим. Вместе с тем (как мы уже сказали) единственная надежда заключается в возрождении наук, то есть в пересмотре их в отдельном порядке посредством Опыта и в новом их установлении. Никто (как мы думаем) не станет утверждать, что это уже было сделано или задумано.
XCVIII
До сих пор опыт (ибо к нему мы теперь должны подойти) или совсем не имел основания, или лишь весьма слабое. До сих пор не было отыскано и собрано изобилие частностей, способное дать разуму знание, в какой бы то ни было мере достаточное по своему количеству, роду, достоверности. Напротив того, ученые (конечно, нерадивые и легкомысленные) приняли для построения или укрепления своей философии какие-то слухи об опыте и как бы молву о нем или его дуновение и приписали им все же значение законного свидетельства. И как если бы какое-либо государство стало управлять своими решениями и делами не на основании писем и сообщений послов и достойных доверия вестников, а на основании толков горожан на перекрестках, – точно такой же образ действий был введен в философию, поскольку дело касается Опыта. Ничего мы не находим в естественной истории должным образом разведанного, проверенного, сосчитанного, взвешенного и измеренного. Однако то, что в наблюдении не определено и смутно, в представлении ложно и неверно. Если же кому-либо сказанное здесь покажется странным и близким к несправедливой жалобе, на основании того, что Аристотель, такой великий муж и опирающийся на силы такого царя,
89 сложил столь тщательное исследование о животных, а другие с большим прилежанием (хотя с меньшим шумом) прибавили многое; и еще другие составили многочисленные рассказы и исследования о растениях, о металлах, об ископаемых, то он, конечно, недостаточно замечает то, что совершается на глазах. Ибо одна сущность у той естественной истории, которая слагается для одной себя, и другая у той, которая составлена, чтобы дать разуму понятия с целью создания философии. Эти две истории различаются как в других вещах, так, особенно, в следующем. Первая из них содержит разнообразие естественных видов, а не опыты механических искусств. Подобно тому как и в гражданских делах дарование каждого и скрытые черты души и душевных движений лучше обнаруживаются тогда, когда человек подвержен невзгодам, чем в другое время, таким же образом и скрытое в природе более открывается, когда оно подвергается воздействию механических искусств, чем тогда, когда оно идет своим чередом. Поэтому тогда только следует возлагать надежды на естественную философию, когда естественная история (которая есть ее подножие и основа) будет лучше разработана, а до того – нет.
