Итак, если найдется кто-либо более способный и подготовленный в механике, а также более проворный в погоне за практикой посредством одного лишь обращения к опытам, мы ему предоставляем и разрешаем эту деятельность: извлекать как бы срывая по дороге из нашей Истории и Таблиц многое, что он сможет приложить к практике, пользуясь как бы процентами, пока не окажется возможным получать самый капитал. Мы же, устремляясь к большему, осуждаем всякую преждевременную задержку в такого рода делах так же, как яблоки Аталанты
96 (как мы часто говорим). Мы не хватаем по-детски золотые яблоки, но все возлагаем на победу науки в беге над природой; и не спешим снять посев в зеленых всходах, а ждем своевременной жатвы.
СХѴІІІ
Тот, кто прочтет нашу Историю и Таблицы Открытия, может, без сомнения, натолкнуться на что-либо менее достоверное или совершенно ложное в самих опытах. И поэтому он, возможно, подумает, что наши открытия опираются на ложные и сомнительные основания и начала. В действительности же это ничего не значит. Ибо в начале дела неизбежно должно происходить нечто подобное. Ведь это равносильно тому, как если в писаном или в печатном произведении та или иная буква поставлена или расположена неверно: это мало мешает читающему, поскольку ошибки легко исправляются по самому смыслу. Точно так же пусть люди подумают о том, что в естественной истории можно ошибочно поверить многим опытам и принять их, но спустя короткое время их легко отвергнуть и отбросить на основании найденных причин и аксиом. Однако действительно, если в естественной истории и опытах будут большие, многочисленные и непрерывные заблуждения, то их невозможно исправить или устранить никакой удачей дарования или науки. Итак, если в нашей естественной истории, которая была собрана и испытана с таким усердием и строгостью и почти с религиозным рвением, находится в частностях что-либо ложное или ошибочное, что же тогда должно сказать про обычную естественную историю, которая столь легковесна и небрежна по сравнению с нашей? Или о философии и науках, построенных на этом сыпучем песке? Поэтому пусть никого не волнует то, что мы сказали.
СХІХ
В нашей истории и опытах также встретится много вещей, прежде всего легковесных и общераспространенных, затем низких и недостойных, и наконец слишком тонких и совершенно умозрительных и почти совсем бесполезных. Этого рода вещи могут отклонить и обратить в другую сторону стремления людей.
Что касается вещей, которые кажутся обычными, то пусть люди подумают: до сих нор они занимались только тем, что сообразовали причины редких вещей с вещами, случающимися часто, и не искали никаких причин того, что случается часто, но принимали это как допущенное и принятое.
Так, они ищут причин тяготения, вращения небесных тел, тепла, холода, света, твердости, мягкости, разреженности, густоты, жидкости, крепости, одушевленности, неодушевленности, сходства, несходства, наконец органического. Они принимают все это как явное и очевидное – и рассуждают и спорят только относительно тех вещей, которые случаются не столь часто и привычно.
Но мы, достаточно зная о том, что нельзя составить никакого суждения о редких или замечательных вещах и еще менее того – извлечь на свет новые вещи, пока не будут по порядку проверены и открыты причины обычных вещей и причины причин, по необходимости принуждены принять в нашу историю самые обычные вещи. Мало того, ничто, как мы убедились, не преграждало так путь философии, как то, что люди не останавливались и не задерживались в созерцании частых и простых явлений, но принимали их мимоходом и не имели обыкновения доискиваться их причины, так что сведений о неизвестных вещах приходится искать не чаще, чем внимания к известным.
СХХ
Что же касается низких или даже отвратительных вещей, о которых, как сказал Плиний, можно говорить, лишь предварительно испросив позволения, то и эти вещи должны быть приняты в естественной истории не менее, чем прекраснейшие и драгоценнейшие.
Естественная история от этого не будет осквернена. Ведь солнце одинаково проникает и во дворцы, и в клоаки и все же не оскверняется. Мы же не воздвигаем какой-либо Капитолий или Пирамиду в честь человеческого высокомерия, но основываем в человеческом разуме священный храм по образцу мира. И мы следуем этому образцу. Ибо то, что достойно для бытия, достойно и для знания, которое есть изображение бытия. Одинаково существует как низкое, так и прекрасное. В самом деле, как из какого-либо гниющего материала, как, например, мускуса и цибета
97, порождаются иногда лучшие ароматы, так и из низких и грязных явлений исходят порою замечательнейшие свет и познание. Однако об этом сказано уже слишком много, ибо такой род брезгливости вполне относится к детям и неженкам.
СХХІ
Более тщательно надо рассмотреть следующее: возможно, что многое в нашей истории пониманию толпы или даже чьему-либо разуму, привыкшему к обычным вещам, покажется пустыми и бесполезными тонкостями. Итак, об этом уже сказано и должно быть еще сказано прежде всего. А именно: в начале и в первое время мы ищем только светоносных опытов, а не плодоносных, поступая по примеру божественного сотворения, которое, как мы часто говорили, в первый день создало только один свет и отдало ему одному целый день, не присоединяя в этот день никакого материального творения.
Поэтому, если кто-либо сочтет, что вещи этого рода бесполезны, то это равносильно тому, как если бы он думал, что и у света нет никакой пользы, ибо это вещь не осязаемая и не материальная. Действительно, следует сказать, что хорошо проверенное и определенное познание простых сущностей есть как бы свет. Оно открывает доступ к самым глубинам практических приложений, могущественно охватывает и влечет за собой все колонны и войска этих приложений и открывает нам истоки замечательнейших аксиом, хотя само по себе оно не столь полезно. Ведь и буквы сами по себе отдельно ничего не означают и не приносят какой-либо пользы, но составляют как бы первую материю для сложения каждой речи. Так же и семена вещей, сильные своими возможностями, совершенно не могут быть использованы, кроме как в своем развитии. Так и рассеянные лучи самого света ничего не могут уделить от своей благодетельности, пока они не собраны.
Если кто-либо недоволен умозрительными тонкостями, что же тогда сказать о схоластах, которые без конца предавались тонкостям? Ведь эти тонкости сводились к словам или, по крайней мере, к ходячим понятиям (что означает то же самое), а не к вещам или природе. Они были бесполезны не только в начале, но и в дальнейшем, а не как те, о которых мы говорим, – бесполезны в настоящем, но бесконечно полезны в дальнейшем. Пусть же люди знают достоверно, что тонкость споров и рассуждений ума станет запоздалой и превратной после открытия аксиом. Истинное же и надлежащее или, по крайней мере, предпочтительное время для тонкости заключается во взвешивании опыта и выводе из него аксиом. Ибо хотя та или другая тонкость старается уловить и обнять природу, однако никогда она ее не схватит и не обнимет. В высшей степени правильно то, что обычно говорят о случае или о судьбе, если отнести это к природе: «На лбу у нее волосы, но с тыла она лысая».
