Глава XXV. О французском дворянстве
Аббат Дюбо утверждает, что в первое время существования нашей монархии у франков было только одно сословие граждан. Это утверждение одинаково оскорбительно и для наших знатнейших родов, и для трех великих династий, последовательно одна за другой царствовавших над нами. Итак, начало их величия не теряется во мраке времен? Итак, история может осветить столетия, в продолжение которых они принадлежали к простым родам? Итак, Хильперик, Пипин и Гуго Капет могли быть дворянами только в том случае, если они происходили от римлян и саксов, т. е. от народов порабощенных?
Аббат Дюбо основывает свое мнение на салических законах. Из этих законов, говорит он, ясно, что у франков вовсе не было двух сословий граждан. Они назначали композиции в двести солидов за смерть всякого франка без различия, но между римлянами различали королевского сотрапезника, римлянина-собственника и податного римлянина: за первого назначалась композиция в триста солидов, за второго – в сто, за третьего – только в сорок пять солидов. А так как в размерах композиций состоял главный признак различия сословий, то аббат Дюбо и заключил, что у франков было только одно сословие граждан, а у римлян – три.
Удивительно, как эта самая ошибка аббата Дюбо не открыла ему его заблуждения. В самом деле, было бы очень странно, если бы сословие благородных у римлян, жившее под владычеством франков, получало более высокую композицию и пользовалось большим значением, чем славнейшие из франков и величайшие из их предводителей.
Можно ли поверить, чтобы народ-победитель проявлял так мало уважения к самому себе и так много – к народу, им побежденному? Кроме того, аббат Дюбо ссылается на законы других варваров, доказывающие, что у них имелись различные сословия граждан. Было бы очень странно, если бы франки составляли исключение из этого общего правила. Уж это одно должно было навести его на мысль, что он неверно понял или неверно применил тексты салического закона, что в действительности и было.
Из этого закона мы узнаем, что композиция за смерть антрустиона, т. е. верного или вассала короля, составляла шестьсот солидов, а за римлянина, сотрапезника короля, только триста солидов. Там же находим, что композиция за смерть простого франка составляла двести солидов, а за простого римлянина – только сто. Кроме того, за податного римлянина, нечто вроде крепостного или вольноотпущенного, уплачивалась композиция в сорок пять солидов, но я не буду говорить о ней, как и о композиции за франка-крепостного или вольноотпущенного, так как здесь нет речи об этом третьем разряде.
Что же делает аббат Дюбо? Он умалчивает о высшем общественном сословии у франков, т. е. о статье закона, относящейся к антрустионам, и затем, сравнивая простого франка, за смерть которого полагалась композиция в двести солидов, с римлянами так называемых им трех сословий, за которых платились композиции различных размеров, он делает заключение, что у франков было только одно сословие граждан, а у римлян – три.
Если у франков был только один класс граждан, то, казалось бы, и у бургундов не должно было быть иначе, так как их королевство составило одну из главнейших частей нашей монархии, между тем в их кодексах существуют три композиции, одна для бургундов и римлян из сословия благородных, другая для бургундов и римлян среднего состояния и третья для людей низшего состояния из обоих народов. Аббат Дюбо совсем не упомянул об этом законе.
Нельзя не удивляться, когда видишь, как он уклоняется от наступающих на него со всех сторон противоречий. Заговорят ли о знати, сеньорах и дворянах, он отвечает, что то были частные, а не сословные различия, формы вежливости, а не юридические преимущества, что люди, о которых говорят, принадлежали к совету короля, что это даже могли быть римляне, но что во всяком случае у франков было только одно сословие граждан.
С другой стороны, если говорится где-нибудь о франке низшего сословия, то он утверждает, что это крепостной. Так он толкует и декрет Хильдеберта. Считаю нужным дать некоторые пояснения по поводу этого декрета. Аббат Дюбо сделал его знаменитым, потому что воспользовался им с целью доказать два положения: во-первых, что все композиции, какие только мы находим в законах варваров, были лишь гражданскими возмещениями, дополнительными к телесным наказаниям, – положение, ниспровергающее все наши древние памятники, во-вторых, что все свободные люди подлежали прямому и непосредственному суду короля, чему опять-таки противоречит бесчисленное множество сочинений и авторитетов, которые знакомят нас с судебными порядками тех времен. В этом декрете, вынесенном в народном собрании, говорится, что если судья найдет заведомого вора, то, в случае если это будет франк (Francus), его следует отослать к королю, если же это будет лицо меньшего достоинства (debilior persona), то тут же повесить. Аббат Дюбо слово Francus переводит – свободный человек, a debilior persona – крепостной. Оставим на время в стороне слово Francus и начнем с рассмотрения, как следует понимать слова debilior persona, в буквальном переводе – более слабое лицо. Я утверждаю, что на каждом языке всякое сравнение необходимо предполагает три степени: высшую, среднюю и меньшую. Если бы здесь речь шла только о свободных людях и крепостных, то сказали бы крепостной, а не более слабый человек. Таким образом, debilior persona вовсе не означает здесь крепостного человека, но человека, ниже которого должен стоять крепостной. Если так, то Francus будет означать не свободною, а могущественного человека. И слово Francus имеет здесь действительно этот смысл, потому что среди франков всегда находились люди, которые пользовались в государстве большим могуществом и с которыми судье или графу трудно было справиться. Объяснение это находится в согласии с большим числом капитуляриев, в которых приводятся случаи, когда преступников можно было отсылать на суд короля и когда этого нельзя было делать.
В жизнеописании Людовика Благочестивого, написанном Теганом, говорится, что епископы были главными виновниками унижения этого государя, в особенности те из них, которые раньше были крепостными, и те, которые родились среди варваров. Теган обращается к Гебону, которого этот государь вывел из рабства и сделал реймским архиепископом, с такими словами: «Какую награду получил император за столько благодеяний! Он сделал тебя свободным, но не благородным, благородным он не мог тебя сделать, даровав тебе свободу».
Эта речь, столь ясно доказывающая существование двух разрядов граждан, нисколько не затрудняет аббата Дюбо. Он отвечает так: «Это вовсе не значит, что Людовик Благочестивый не мог возвести Гебона в звание благородного. Гебон, как реймский архиепископ, принадлежал к высшему классу, стоявшему над благородными». Предоставляю читателю решить, сказано ли это в приведенном месте, пусть он сам судит, идет ли здесь речь о первенствующем значении духовенства сравнительно с дворянством. «Это место доказывает только, – продолжает аббат Дюбо, – что свободнорожденные граждане назывались людьми благородными, согласно общепринятым обычаям благородный и свободнорожденный человек долгое время означали одно и то же». Как! Только потому, что в новейшие времена некоторые буржуа получили звание благородных, цитата из жизнеописания Людовика Благочестивого становится применимой к этим людям? «Может быть также, – добавляет он, – Гебон был рабом вовсе не у франков, а у саксов или у какого-либо другого германского народа, где граждане делились на несколько разрядов». Итак, по причине может быть аббата Дюбо следует считать, что у франков не было дворянства. Но он никогда еще не употреблял так некстати слово может быть. Мы сейчас видели, что Теган, говоря о епископах, которые противодействовали Людовику Благочестивому, различает тех, которые вышли из крепостных, и тех, которые происходили от варваров. Гебон принадлежал к первым, а не к последним. К тому же я не понимаю, как можно говорить, что крепостной, как Гебон, мог быть саксом или германцем: крепостной не имеет семейства, а следовательно, и народности. Людовик Благочестивый отпустил Гебона на волю, а так как вольноотпущенники принимали закон своего господина, то и Гебон стал франком, а не саксом или германцем.
