И все же я не испытывал к нему не то что злобы, но даже и неприязни: ну что поделать, если служба у человека такая? На его месте мог оказаться и я, а он – на моем…
– Ни малейшего зуба, – сказал я.
– Вот видите, Линда? – спросил Чугунцов. – Берите пример с Теодора. Уж он-то прекрасно понимает, что я не подлец и не зверь, просто служба у меня такая, и на моем месте он наверняка поступил бы так же. И не забудьте, что он и в самом деле немного нагрешил. Из самых благородных побуждений, я понимаю, но тем не менее… А он не мальчик, не варенье тайком съел, мы с ним не дети. Как писала одна талантливая поэтесса: малютки-мальчики сегодня – офицерá, – и добавил с ненаигранным любопытством: – Значит, я вам теперь неприятен. А ведь раньше, ручаться можно, вы ни о чем не догадывались. Значит, уже в приемной меня… не знаю, как и сказать… умением вашим просветили, как рентгеном, да?
Линда чуть задрала подбородок:
– Мне кажется, товарищ майор, ваш вопрос не имеет отношения к службе, так что я, полагаю, не обязана отвечать.
– Характер… – сказал Чугунцов скорее одобрительно, чем осуждающе. – Чувствуется офицерская дочка, – и широко улыбнулся. – Завидую Фединому хладнокровию. Откровенность за откровенность. Лично мне было бы чуточку жутковато жить с такой девуш– кой.
– А ему вот – нет, – отрезала Линда.
– Я и говорю – завидую… – Он встал. – Ну, пойдемте? Отвезу вас.
– С вашего позволения, мы пойдем пешком, – решительно сказала Линда. – Времени у нас много, идти недалеко, и погода прекрасная…
– Воля ваша, честь имею! – он четко козырнул и вышел в коридор.
– Служба у человека такая, Линда, – примирительно сказал я. – Ты же офицерская дочка, должна понимать. Увы, мы с тобой сами дали повод…
– Да все я понимаю. Но неприятный осадок на душе… Пойдем?
На улицах уже появились первые «подснежники» – самые храбрые цивильные немцы, как правило, либо весьма преклонного, либо совсем юного возраста. Первые полагали, что терять им нечего, а вторые не умели еще толком бояться, зато военная техника их очень привлекала. Но подавляющее большинство прохожих составляли наши военные – и, что скрывать, чертовски приятно было идти рядом с такой девушкой, порой ловя откровенно завистливые взгляды: было мне тогда, не забывайте, от роду всего-то двадцать шесть годочков… В левой руке я нес сложенное пополам личное дело Линды (Радаев отдал-таки, когда мы уходили), которое я твердо намеревался, едва вернемся домой, к чертовой матери спалить в печке вместе со всеми ее немецкими документами. И тогда, Радаев прав, перестанет существовать Линда Белофф, останется только Линда Белова…
Вот именно, Радаев… Чересчур уж щедрые авансы он Линде выдал. Нет, я не сомневался, что все обещания он сдержит, но очень уж щедрые авансы, а он к таким никогда не был склонен. Поневоле думается, что тут есть какая-то потаенная подоплека. Может быть, я и ошибаюсь, но, вполне возможно, у него уже намечено для Линды какое-то конкретное задание, и чертовски важное – очень серьезное, раз он так щедр. Вполне может оказаться, что я угадал. Остается лишь верить, что никакой опасности для нее и в самом деле нет…
…Комдив всегда выполнял свои обещания, шла ли речь о поощрении, или о взыскании. И никогда их выполнение не затягивал. Так что уже через сутки Линда вновь надолго задержалась у зеркала, но на сей раз не вертелась, как это было с формой, а стояла, любуясь новешеньким орденом Славы третьей степени на груди – слева, как полагается.
– У меня прежняя мысль, – сказал я, понаблюдав за ней довольно долго. – Что сказал бы по этому поводу твой отец?
– А он ничего не сказал бы, – безмятежно ответила Линда, прямо-таки лучезарно улыбаясь. – Он бы просто остолбенел и потерял дар речи – дочка не просто в мундире русской гвардии, но и с военным орденом на груди, как вы все говорите, самым почетным солдатским… – Она чуточку посерьезнела. – Кто бы подумал, что мои умения можно поставить на службу войне…
– Мир у нас такой, чтоб его, – подумав, сказал я. – Сдается мне, нет в нем такого, что бы человек не исхитрился поставить на службу войне. Ну, что делать, другого у нас нет и никогда не будет…
Она подошла вплотную, глянула мне в лицо вдруг ставшими печальными глазами:
– Теодор, это, конечно, глупо и нелепо… Но мне пару раз казалось: а вдруг ничего этого нет? Вдруг все это мне снится? А на самом деле я сейчас умираю от голода где-то на обочине? Очень уж все хорошо и спокойно…
– Глупости, – сказал я и поцеловал ее.
И, разумеется, не рассказал, что и меня пару раз за последний год посещала эта же нелепая, диковатая, абсурдная мысль: а вдруг ничего этого нет? Вдруг я сейчас подыхаю в грязном окопе где-нибудь в степях у Дона, и секунды предсмертного бреда растянулись в недели и месяцы? И все это мне мерещится: что в армии ввели погоны, что мы вот-вот добьем Германию? Прекрасно понимал, что это абсурд, но все равно бывало жутковато…
Орден не просто доставил большое удовольствие самой Линде (радовалась, как дите малое, офицерская дочка), но и пошел ей на пользу в других смыслах. В первую очередь резко переломил отношение к ней ребят из разведвзвода. Узнав, что ее к ним зачислили, орлы-соколы были крайне недовольны. Кое-какие их разговорчики до меня дошли: майор, пожалуй что, хватил через край. ППЖ на войне – дело житейское, их пруд пруди на всех фронтах (разве что Жуков на своем постарался извести, позабыв, правда, начать с себя). Опять-таки вполне житейское дело, когда их пристраивают на теплые местечки. Но пихать свою в разведвзвод – дело неслыханное, перегнул палку майор…
Когда она появилась там со Славой на груди, все изменилось. Были неписаные правила, которые строго соблюдались. Частенько командиры, имевшие такую возможность, своих ППЖ награждали, но, как правило, словно по какой-то традиции, медалью «За боевые заслуги». И приняло это такой размах, что медаль эту, когда речь шла о женщинах, прозвали «За половые заслуги». Оттого награжденные ею за реальные боевые заслуги женщины попали в двусмысленное положение: иногда невозможно с ходу определить, что за женщина с этой медалью на груди тебе попалась – правильная фронтовичка или сытенькая ППЖ?
Но тут был другой случай. Народ был тертый и битый и прекрасно знал: ни один офицер (если только его фамилия не маршал Жуков), в здравом уме будучи, не сдешевится настолько, чтобы наградить свою ППЖ боевым орденом. И уж тем более так никогда не поступил бы правильный мужик майор Седых. Да и наш комдив (как любой на его месте) такого подчиненного с кашей бы съел. Есть границы, которые не переступают, и все это прекрасно знают…
Значит, здесь что-то другое. Что? Очень быстро воскрес и широко распространился уже ходивший однажды слух: Линда – наша разведчица, в облике беженки ходившая в немецкий тыл, куда здорового призывного возраста мужчину не пошлешь, моментально фельджандармы сграбастают, не как советского агента, а как немецкого дезертира. Тем более, по точным данным, один из писарчуков штаба дивизии оказался трепачом и разболтал, какая формулировка вписана в наградном листе Линды – та самая, которую предложил комдив: «Находясь в разведке, добыла ценные сведения о противнике».
