У большинства пациентов, переживших лихорадку Эбола, вирус оставался в глазах.
И тем не менее лихорадка Эбола заразна, и многие родственники, врачи и медсестры были инфицированы в результате контакта с больными и погибли. В частности, описан случай, как добросердечный человек, помогавший смертельно больному сесть на кровати, был инфицирован при контакте с потом, попавшим ему на руки.
У мужчин, переболевших Эболой, вирус несколько месяцев сохраняется в сперме и теоретически может передаваться половым путем чуть ли не в течение года.
Американский миссионер Кент Брэнтли заразился в июле 2014 года в Монровии (Либерия). После короткого инкубационного периода (около пяти дней) у него внезапно поднялась температура, появились симптомы, характерные для гриппа: головная боль, боль в мышцах и суставах. Позже к ним добавились тошнота, боли в животе, рвота и кровавая диарея. Под пристальным вниманием СМИ его перевезли в университетскую больницу Эмори в Атланте, штат Джорджия, где миссионер получил курсы экспериментального и обычного интенсивного лечения и чудом выжил. Он выздоровел, был выписан из больницы и собирался вернуться в Африку, как вдруг у него произошло воспаление в глазу. К большому удивлению врачей, в очаге воспаления было обнаружено огромное количество клеток возбудителя. Оказалось, что у множества пациентов, переживших лихорадку Эбола, вирус оставался в глазах. Этого мало. У переболевших мужчин он несколько месяцев сохраняется в сперме и теоретически может передаваться половым путем чуть ли не в течение года. Коварный патоген отыскивает определенные резервуары в организме, в которых сохраняется после выздоровления пациента. Так произошло и с шотландской медсестрой Полин Кафферки, в 2014 году заразившейся Эболой в Сьерра-Леоне. Ее доставили на родину и поместили в отделение интенсивной терапии. Еле-еле вырвавшись из когтей болезни, она считалась абсолютно здоровой на протяжении 9–10 месяцев, пока вирус не обнаружили у нее в мозге. Она была вынуждена пройти курс интенсивной терапии повторно, ее жизнь вновь оказалась под угрозой. К счастью, ей удалось выжить и во второй раз. Иммунной системе очень сложно проникнуть в некоторые области глаз и мозга, так же как и в сперму. Это «иммуннологически привилегированные зоны» организма, где Эбола и другие инфекции способны сохраняться гораздо дольше, чем в крови.
В острой фазе заболевания у Кента Брэнтли начались кровотечения, однако на самом деле этот симптом характерен далеко не для всех инфицированных, хотя Эболу и причисляют к геморрагическим, или «кровавым», лихорадкам. Действительно, у некоторых пациентов открываются кровотечения из всех отверстий тела, свертываемость нарушается. Эти ужасы показывали по телевизору. Но самое опасное – то, что большинство заболевших теряет жидкость, причем очень много – 10–13 литров в сутки на протяжении недели, это сопоставимо с обезвоживанием при холере. Именно это становится самой частой причиной смерти. Если посредством внутривенных вливаний удается восполнять баланс жидкости в организме пациента, шансы на выживание значительно увеличиваются. К такому выводу пришли сотрудники отделения интенсивной терапии во Франкфурте, обслуживающие стерильную палату. Однако на момент начала эпидемии врачи еще не знали этого, к тому же для проведения сложной и интенсивной инфузионной терапии в Африке нет условий. Врачи и медсестры пытались напоить пациентов водой самым простым, оральным способом, а этого было недостаточно.
Во время Эболы человек теряет очень много жидкости – 10–13 литров сутки, что сопоставимо с обезвоживанием при холере.
Без адекватного лечения смертность от Эболы составила в Африке около 90 % в начале эпидемии. Вероятно, потому что за помощью к врачам обращались на поздних стадиях. Позже, когда начали выявлять заболевших и потенциально инфицированных лиц, смертность снизилась и приблизилась в среднем к 50 %. Во время предыдущих африканских вспышек лихорадки показатель смертности варьировался от 25 до 90 %. В Европе в условиях отделений интенсивной терапии и при поддерживающем лечении эти цифры были бы гораздо оптимистичнее.
К финальному этапу разразившейся катастрофы в феврале 2016 года я отправился в Западную Африку, чтобы принять участие в тестировании специализированных мобильных лабораторий, которые использовали во время эпидемии, и провести в отеле «Саванна» в Дакаре семинар по усовершенствованию диагностики вируса. Я являлся одним из представителей европейской экспертной группы и предложил, в частности, внедрить собственное изобретение, «голубую жидкость», для обеззараживания эболавируса. Таким образом пробы крови становятся неопасны для дальнейших манипуляций, пересылки и процесса идентификации. Я опробовал этот метод на датчанах, которые с повышенной температурой возвращались из охваченных эпидемией районов. Ни у кого из них не была выявлена Эбола, в основном они болели гриппом.
Без адекватного лечения смертность от Эболы составила в Африке около 90 % в начале эпидемии.
Как-то во время перерыва между двумя сессиями семинара я расположился с чашечкой кофе в тени роскошных пальм рядом с пожилым африканцем, также принимавшим участие в мероприятии. Он был в блестящем сером костюме, изрядно поношенном. Мы поприветствовали друг друга. Он и сам выглядел не лучше своей одежды. На вид ему было лет шестьдесят, сложно определить точнее. Он представился как доктор Абубакра Саванне из Гвинеи и сказал, что много-много лет назад жил в Европе, а докторскую диссертацию защитил в Венгрии.
– Андерс Фомсгорд, Дания, – улыбнулся я. – Вообще-то я тоже врач, но в данный момент занимаюсь вирусологией.
– Я знаю, – ответил собеседник и поблагодарил меня за выступление с инициативой инактивации эболавируса в пробах крови, добавив, что в Гвинее они готовы хоть сейчас внедрить этот метод. Мы еще некоторое время посидели, глядя на море, ослепительно сверкающее на солнце, на празднично раскрашенные вытянутые пироги, возвращающиеся в Нгор полные свежевыловленной рыбы – возможно, к нашему ужину. Доктор Саванне заметил, что было бы здорово владеть этой методикой с самого начала.
– Там все было в крови, – вдруг сказал он.
– Где?
– Это произошло в деревне Мелианду, неподалеку от Гекеду в провинции Нзерекоре.
– Это в Гвинее?
– Да, в юго-восточной части. Они отправили пациента домой, потому что ничем не могли помочь. А вечером позвонили мне, сказали, где он живет, и спросили – может, я хоть взгляну на него? Отец принес своего сына в больницу, мальчик был очень болен: его рвало кровью. Но те, кто работал там, не знали, что с ним делать, потому что видели – все зашло слишком далеко. Тогда они сказали: возвращайтесь домой, мы не сможем его спасти. И отец закинул сына к себе на плечи, как меховой воротник, – рассказывал врач, жестами демонстрируя, как мужчина водрузил ребенка к себе на шею, чтобы сесть за руль мопеда и вернуться к себе в деревню. Я пытался представить себе эту картину.
– Сколько лет ему было?
– Два года. А дома отец посадил его в тесную каморку и наглухо закрыл дверь. Никто не должен был прикасаться к больному. Мужчина понял, что мальчик заразен, – понимающе заметил доктор Саванне. И покачал головой. – Приехав к ним, я сразу пошел в каморку к ребенку. Это было ужасно. Все было в крови. Буквально все! Пол, стены, кровать. Он лежал на полу. Я только успел взять у него анализ, потом он умер.
