Руми соскакивает с коня, и все остальные следуют его примеру. В животе уже урчит: я не успела позавтракать.
– А мы можем зайти за салтеньяс?
– Любишь их? – с сомнением спрашивает он, предлагая руку.
Я делаю вид, что не заметила, и самостоятельно слезаю с лошади.
– Обожаю.
– Острые или обычные?
– Острые, конечно же.
Мы плетемся за Атоком, пока он раздает улыбки и общается с народом. Некоторые лаксанцы подходят поближе к нам; кто-то разевает рот от восторга, кто-то провожает равнодушным взглядом. Я прохожу мимо полной женщины, беседующей с продавцом мандаринового сока.
– Но где же принцесса Тамайя? – удивляется она.
– Ее нет… – шепчет кто-то другой.
– Не вижу ее…
– Как думаете, что с ней?
Кажется, все эти люди действительно взволнованы. Мне хочется услышать еще. На некогда белых стенах много изображений юной принцессы. Рядом с ними много свежих цветов; некоторые люди даже опускаются на колени перед ее портретами, как будто молятся – то ли ей, то ли за нее. Похоже, лаксанцы боготворят ее.
Аток сворачивает к рынку. По обе стороны улицы выстроились торговцы, которые зазывают покупателей на разные лады:
– Пять нот за куриную ножку!
– Десять за телячий язык!
– Три за лошадиный хвост!
К нам подбегают трое лаксанских детишек и протягивают руки. Потертая, истасканная одежда. Грязь под ногтями, пыль на щеках. Все трое босиком.
– Por favor, – произносит один из них.
Он едва достает мне до бедра.
– ¿Notas? ¿Agua?
[41]
Я переминаюсь с ноги на ногу.
– Lo siento
[42]. У меня нет воды.
Дети подбегают к другим людям, идущим в сторону площади. Они складывают ладошки, чтобы поймать капли воды, если кто-нибудь все же сможет их напоить. Тяжело вздыхаю. Проклятый самозванец. Во что он превратил Инкасису? Да, продажа листьев коки, безусловно, позволила набить золотом сундуки Атока и его приближенных. Но как насчет простых лаксанцев? Тех, которые засеивают поля и собирают урожай, живут в Ла Сьюдад и едва сводят концы с концами? Никто из них не получил никакой выгоды от увеличения производства коки.
Мы проходим мимо лавки с сандалиями, и запах кожи перемешивается с ароматом коричного мороженого, которое продают на противоположной стороне улицы. На ступенях храма толпятся лаксанцы, торгующие плетеными корзинами из пальмовых листьев, ожерельями из бус и свежевыжатым апельсиновым соком. У двери одной из лавок стоят несколько торговцев с подсолнухами в руках; они переговариваются, указывая на большое изображение Тамайи на стене.
Я обращаюсь к Руми.
– Слышишь, все обсуждают принцессу Тамайю?
Он пожимает плечами, беззаботно поедая пасанкаллу
[43] и читая разноцветные вывески над витринами магазинов. Я даже не заметила, как он купил целый пакет. Руми замечает мой вожделеющий взгляд и нехотя отсыпает горстку мне в руки. Я кладу несколько штучек в рот и с наслаждением ощущаю знакомый сладкий вкус.
Король и придворные беседуют с местными жителями, которые собрались на улицах города. Я стараюсь не упускать Атока из виду. Его со всех сторон окружают стражи с длинными копьями, направленными в безоблачное небо.
Руми тянет меня за руку.
– Сюда. Не отставай, кондеса.
Можно было не напоминать. У меня бы не получилось отстать даже при большом желании: стража сопровождает меня повсюду. Отслеживает каждый мой шаг. Слышит каждое слово. Надеюсь, я не встречу здесь иллюстрийских шпионов. Учитывая количество стражников вокруг меня, это может быть очень опасно для них.
Руми подводит меня к очереди за салтеньяс. Перед нами несколько десятков человек. От одного запаха пирожков текут слюнки.
– Очередь слишком большая, – разочарованно говорю я.
Руми многозначительно смотрит на меня и проталкивается вперед. Стоящие в очереди сразу начинают громко возмущаться.
– Мы следующие! – кричит какой-то мужчина.
– Встаньте в конец!
– Я по поручению короля, – заявляет Руми, расправляя плечи. – Пропустите.
Я закатываю глаза. Но вскоре он возвращается с большим пакетом пирожков полукруглой формы. Внутри у них начинка из рубленого мяса, картофеля, горошка, изюма и одной-единственной маслины в ароматном бульоне. Мы садимся за свободный столик. Руми протягивает мне салтенью, ложку и глиняную тарелку.
Я кладу пирожок на тарелку и уже собираюсь смачно откусить, но тут Руми издает громкий стон, судя по всему выражающий отвращение и ужас.
– Ты что творишь? – спрашивает он с таким видом, будто я пытаюсь убить малыша альпаки прямо у него на глазах.
Я непонимающе смотрю на него. Руми возмущенно фыркает и утаскивает мою тарелку.
– Кондеса, дай я научу тебя правильно есть салтеньяс.
Он берет один пирожок, зажимая острые концы средним и большим пальцами, а затем легонько встряхивает.
– Сначала встряхиваем. Потом откусываем маленький кусочек с одной стороны. Потом аккуратно выливаем сок в ложку, чтобы не пролить все на тарелку.
Руми наполняет ложку несколько раз, пока не выпивает весь сок из своей салтеньи. Тем временем в животе урчит все сильнее. Я с вожделением смотрю на пирожок в его руках.
– Если хотя бы одна капля попадает на тарелку, значит, ты ешь салтеньяс неправильно, – с серьезным видом продолжает Руми.
Он делает еще один укус и с аппетитом уминает начинку. Наконец он доедает салтенью, не пролив ни капли. Вот это талант! Истекая слюной, я хватаю свою тарелку. Пробую есть так, как он показал, но все же проливаю немного бульона.
– Ты же знаешь, что говорят о людях, которые проливают сок, да? – с ухмылкой спрашивает Руми.
Я настороженно смотрю на него.
– Что?
– Что они совершенно не умеют целоваться.
Я почему-то краснею. Бросив на него гневный взгляд, я беру еще один пирожок. На этот раз я не проливаю ни капли. И да, так правда вкуснее. Возможно, потому что весь сок попадает в желудок, а не на тарелку. Закончив, я наблюдаю за тем, как Руми поглощает третью по счету салтенью. Он ест как голодный волк – будто еда может исчезнуть в любую секунду.
– Ну так что насчет принцессы? – спрашиваю я.
Руми недовольно фыркает и тянется за следующим пирожком. Я хмурюсь. Неужели ему все равно? Лаксанцы, живущие в городе, очевидно, не собираются сидеть сложа руки. И если понадобится, они не станут молчать.
