К концу августа артиллерийская канонада уже доносилась до Лувесьенна. Жюли была на седьмом месяце беременности, и Писсарро должен был обеспечить безопасность ей и детям. Вряд ли могло быть более уязвимое место, чем их дом, стоящий на дороге в Версаль: его наверняка отберут для постоя вражеских войск.
К сентябрю стало очевидно, что, оставаясь здесь, они подвергают себя большой опасности. В страшной спешке, не имея времени толком собраться, они бежали сначала в Бретань, где у друга Писсарро (художника, тоже имеющего студию на Монмартре) была большая ферма. Политическая подоплека войны распаляла Писсарро, он не страшился падения империи Наполеона III как вероятного ее исхода и рвался вступить в борьбу. Но, обязанный прежде всего заботиться о безопасности жены и детей, вместо этого всю осень собирал урожай фруктов на ферме в Бретани, развлекая хозяев своими социалистическими убеждениями и взволнованным ожиданием, которое не разделял больше никто, – новой французской республики.
Политический климат Франции еще больше осложнился. Существовали «серые» зоны между убежденными монархистами, желающими сохранения империи, и рабочими-социалистами, теми, кого Базиль однажды увидел на улицах и которые вполне созрели для революции. Адольф Тьер, тщедушного вида историк, которому в 1870 году исполнилось 73 года и который с 1863 года являлся депутатом законодательного корпуса, находясь в оппозиции правительству Луи Наполеона, вскоре станет первым президентом Второй французской республики. Друг семьи Моризо, он был свидетелем и на свадьбе Ив, и на свадьбе Эдмы.
Тьер мечтал учредить парламент под эгидой монархии и жаловался, что «le roi regne et ne gouverne pas» – «король царствует, но не управляет». Будучи буржуа и консерватором, Тьер противился вступлению Франции в войну, и в этом его поддерживало большинство монархистов в Законодательном собрании. Ему оппонировал Леон Гамбетта, тоже блестящий юрист, который, несмотря на то что ему было всего тридцать восемь лет, уже продемонстрировал в ходе нескольких успешных громких процессов свои непримиримые республиканские антиимперские взгляды.
В империи Луи Наполеона Гамбетта – отважный, овеянный байроническим ореолом, весьма знаменитый уже деятель – возглавлял республиканскую оппозицию; в депутаты он избирался в 1869 году от рабочего округа Бельвиль. Мане восхищался Гамбеттой и всем сердцем разделял его республиканские воззрения, несмотря на общественный статус дворянско-землевладельческого семейства Мане и собственное стремление к признанию в кругах истеблишмента. Корнелия Моризо больше, чем кто бы то ни было, осуждала политические взгляды Мане и считала их опрометчивыми и безответственными, но, невзирая на дружбу с Тьером, сама была либеральной бонапартисткой, озабоченной скорее стабильностью Франции, нежели сохранением империи.
В августе 1870 года парижские улицы купались в ярком солнечном свете. Никто по-настоящему не понимал, что происходит (если что-то вообще происходит) и чего следует ждать. На самом же деле Наполеон при поддержке своих генералов и подстрекательстве со стороны политически амбициозной жены Евгении готовился к наступлению.
2 августа французские войска захватили Саарбрюккен, и Париж возликовал. Но радовались рано. Эта победа оказалась единственной победой Франции в только что начавшейся войне. Спустя два дня прусская армия обрушилась на Эльзас. 18 августа она одержала победу над французами при Гравелоте, неподалеку от Меца. Но поворотным моментом стал разгром французов 30 августа в пятнадцати милях к юго-востоку от Седана.
Сражение длилось два дня, французские генералы поначалу не сомневались в победе. Наполеон, страдая от желчной колики, продолжал тем не менее скакать на коне под градом пуль и взрывающихся снарядов, под конец надеясь уже лишь на то, чтобы погибнуть с честью. Пять часов кряду провел он в седле, прежде чем наконец поднял белый флаг и сдался. Он сразу же попросил о личной встрече с Вильгельмом, чтобы обговорить условия мира, но в просьбе ему было отказано. Вместо этого пришло требование от министра-президента Пруссии Бисмарка, чтобы вся французская армия, участвовавшая в сражении при Седане, сдалась в плен. Исключение было сделано только для офицеров, согласившихся дать клятву, что они до конца войны не возьмут в руки оружия. В плену оказался и сам Наполеон, которого отвезли в летнюю резиденцию короля Вильгельма в Вильгельмсхёэ.
Сообщение между Седаном и Парижем было прервано, и в течение двух последующих дней парижане ничего этого не знали, пока 3 сентября Наполеон не оказался в ссылке. Потребовалось всего несколько дней, чтобы судьба Второй империи была решена. Когда известие о сдаче французских войск достигло наконец Парижа, город охватило восстание. На каждом углу собирались толпы людей, под каждым фонарем были развешаны на щитах газеты.
Когда смысл того, что они прочли, доходил до людей, они присоединялись к колонне, двигающейся по бульварам, размахивающей флагами и скандирующей: «Долой империю!.. От-ре-че-ние! От-ре-че-ние! От-ре-че-ние!» Но это было только начало.
К середине дня на улицах появилась Национальная гвардия. Поскольку гвардия формировалась в спешке, она состояла просто из дееспособных мужчин, которых без разбору удалось согнать в нее. Среди них оказалось немало республиканцев, в том числе Мане и Дега. Организованная по округам, «гвардия» легко раскололась внутри себя. Кого только в ней не было, включая беглых преступников, пьяниц и анархистов.
Гамбетта прибыл в ратушу, взобрался на подоконник и, сделав драматическое заявление о поражении, назначил себя министром внутренних дел. Двухсоттысячная толпа собралась перед королевским дворцом Тюильри. Императрица Евгения, сама только что узнавшая о пленении мужа, ради собственной безопасности поспешно бежала из Лувра через подземный ход, а оттуда личный дантист вывез ее за пределы Парижа и далее из Довиля с поддельным паспортом отправил в Англию. Она едва успела спастись.
Толпа республиканцев бросилась к только что опустевшему дворцу и нацарапала над входом: «Собственность народа». Потом восставшие сорвали все таблички с названиями улиц и все вывески, где упоминались имена или императорские титулы Наполеона и Евгении. Парижские рабочие уже весело праздновали революцию. Никто не ожидал вторжения: зачем оно пруссакам теперь, когда император свергнут?
Когда побежденная армия возвратилась из Седана, она присоединилась к Национальной гвардии, лагерем расположившейся на Елисейских Полях и построившей вдоль улицы укрепления. Между тем пруссаки готовы были немедленно выступить на Париж, и уже через несколько дней город готовился к осаде. Французские вооруженные силы насчитывали полмиллиона человек и три тысячи пушек. Вскоре город был окружен стеной, ее высота достигала тридцати футов, и рвом глубиной в десять футов. Длина линии фортификаций составила почти сорок миль, обороняли город 93 батальона.
Сад и конюшни Тюильри превратили в парк артиллерии. Кокоток убрали с улиц и согнали в мастерские шить униформу. В Булонском лесу паслись стада овец – по подсчетам их должно было хватить, чтобы выдержать осаду. Из пригородов в Париж свезли капусту, тыквы и лук-порей. Марсово поле взбухло от массы солдат. В атмосфере царил своего рода карнавальный дух: великолепная погода способствовала ложному ощущению безопасности. Но это продолжалось недолго.
