Вскоре коммунары атаковали войска Тьера в Версале. 17 апреля Коммуна избрала в свой Центральный комитет 47 художников. Многие из попавших в список оказались там без своего согласия, кое-кого из них даже не было в Париже. Мане включили в него тоже, что вызвало изумление. Это была, пожалуй, единственная почесть, от которой он с возмущением отказался, как и Феликс Бракемон и Жан-Франсуа Милле. Коммунары не пользовались повсеместной поддержкой. Около 700 тысяч человек покинули Париж к середине апреля.
Пехота Тьера в начале апреля начала движение на Париж. 1 мая его артиллерия уже обстреливала город. Брат Берты Моризо Тибюрс шел в первых рядах тьеровских войск, хотя не верил, что им достанет сил подавить коммунаров. Бо́льшая часть Гранд-отеля, окруженного пушками, была закрыта, окна заложены матрасами.
Для живущей теперь в Сен-Жермене Берты все это стало последней каплей. Она попросила у родителей разрешения уехать к Эдме в Шербур, чтобы там работать. Сознавая, что просьба, вероятно, прозвучит бессердечно, она тем не менее высказала ее, поскольку находилась на грани нервного срыва из-за вынужденного безделья. Канонада была слышна в Сен-Жермене днями напролет, но единственное, о чем мечтала Берта, – это снова рисовать. 2 мая она отправилась в Шербур.
Вскоре Корнелия жаловалась, что и «Эдма нашла самое подходящее время, чтобы востребовать свои рисовальные принадлежности! Все уже, разумеется, рассыпалось в порошок».
В воскресенье 21 мая, когда Моризо сидели за обедом, армия Тьера вошла в Париж со стороны предместья Сен-Клу. Вмиг на улицах поднялись шум-гам и страшная суета. Кареты тарахтели по булыжным мостовым, бежали люди, галопом проносились кавалерийские эскадроны, нарастал гул голосов. Призыв к оружию – «великие трагические рокочущие набатные звуки колоколов, звучащие во всех церквях», как выразился один из авторов журнала Гонкуров, – перекрывал барабанную дробь и сигнальные трубы. Корнелия Моризо встала из-за стола, отшвырнула салфетку и выбежала на улицу, где увидела, как Анри Рошфора
[12] в сопровождении стражников ведут в Версаль.
Три дня спустя войска Тьера начали подавлять коммунаров. На следующий день снаряд угодил в церковь Святой Марии Магдалины. Взрыв был такой силы, что его ощутили даже в Пасси. Дом Моризо на улице Франклина едва не рухнул. Вылетели оконные стекла, ударной волной сорвало шторы, они кучей свалились на покрытый осыпавшейся штукатуркой пол, со стен попа́дали картины. Весь район завалило камнями и заволокло пылью.
Все говорили, что как только Париж возьмут, Тьер уйдет в отставку, а без него уже ничто не будет сдерживать реакционеров.
По иронии судьбы коммунары помогут вернуть Париж к полновластной монархии. Пока коммунары громили Монмартр, прусские военные оркестры играли на балконах и террасах. Свистели снаряды, разлетались осколки зданий, целые дома сносило с лица земли. Беспрерывно палили с канонерской лодки. Началась «кровавая неделя» – la semaine sanglante.
«Париж в огне! Это невозможно описать словами», – сокрушалась Корнелия в письме Эдме от 25 мая. После месячного затишья штормовой ветер поднялся в горящем городе. Целыми днями он гонял обуглившиеся бумажные деньги: был разрушен Банк Франции. Попадались и целые банкноты. Огромный столб дыма накрыл Париж. По ночам над городом висело странное светящееся красное облако – словно вулканический выброс. А стрельба все продолжалась. От Тюильри остался только пепел. Лувр выстоял, но Счетная палата (стоявшая на месте вокзала Орсэ) сгорела дотла, все ее документы разлетелись по ветру. Дворец Почетного легиона, Государственный совет и Дворец правосудия пылали, как факелы.
– Если мсье Дега немного подпалило, – заметила Корнелия, – так ему и надо.
Ратуша стояла с рухнувшей стеной, открытая нараспашку. Тибюрс Моризо (отец) сказал, что развалины хорошо бы сохранить «как вечное напоминание об ужасах революции».
Колонна из сорока тысяч узников, построенная в шеренги по семь или восемь человек, связанных друг с другом за запястья, шагала в Версаль, чтобы выслушать смертный приговор, вынесенный правительством. Курбе предстал перед военным трибуналом и, по словам Мане, «вел себя как трус».
27 мая Моне в Лондоне получил ложное сообщение о том, что Курбе расстреляли без суда и следствия, и сказал Писсарро, что версальская армия покрыла себя позором: «Это ужасно, я в негодовании и совершенно пал духом. Все это рвет мне сердце…» (На самом деле Курбе приговорили к тюремному заключению и огромному штрафу. Шесть лет спустя он умер в изгнании, в Швейцарии.)
Избежавшие казни были посажены в тюрьму или сосланы на каторгу на острова. Эдмон Гонкур, переходя в Пасси через железнодорожные пути, увидел арестованных, выстроенных в ожидании этапа в Версаль. От постоянного дождя волосы залепили им лица. Среди них были мужчины и женщины из всех слоев общества: женщины в простых платках стояли рядом с дамами в шелковых платьях.
В субботу 27 мая к концу дня остатки Национальной гвардии укрылись на кладбище Пер-Лашез. Правительственные войска настигли их там, и стрельба всю ночь продолжалась среди надгробий. На рассвете 28 мая последние коммунары были расстреляны у стены, которая с тех пор носит название Стены коммунаров. По меньшей мере 20 тысяч коммунаров было убито в боях и казнено на месте. Потери Тьера составили около тысячи солдат.
31 мая французский триколор развевался уже в каждом окне и на каждом экипаже. Ранее бежавшие парижане начали возвращаться в свой дважды разоренный город.
Ренуар приехал в Париж в начале мая и едва избежал смерти. Устроившись за мольбертом на берегу Сены, он наблюдал за игрой золотисто-желтых солнечных бликов на воде и не обратил внимания на группу национальных гвардейцев, остановившихся посмотреть на его работу. Решив, что он рисует план местности, чтобы передать его войскам Тьера, они потащили его в ратушу шестого округа, где постоянно дежурила расстрельная команда.
Когда его уже вели на казнь, Ренуар случайно заметил человека в военной форме. С кушаком из триколора, человек был окружен такой же разодетой свитой. Несмотря на военное обмундирование, Ренуар узнал в нем незнакомца, которого повстречал несколькими годами ранее в лесу Фонтенбло, когда рисовал там пейзаж. Тогда оборванный молодой человек внезапно появился из кустов и представился как Рауль Риго, журналист-республиканец, которого преследуют власти. Ренуар дал ему блузу, кисти, палитру и велел притвориться художником.
Теперь, в ратуше, Ренуару удалось привлечь его внимание, и Риго, исполняющий в о́круге обязанности начальника полиции, мгновенно узнав, радостно бросился к нему. Настроение окружающих сразу переменилось. Ренуара провели через две линии оцепления на балкон, выходящий на площадь, где народ уже собрался поглазеть на казнь шпиона. Риго велел собравшимся петь «Марсельезу» в честь «гражданина Ренуара», а сам Ренуар, перегнувшись через перила, смущенными жестами приветствовал их. Ему выдали пропуск с правом повсеместного прохода и отпустили.
